Сергей Динамов - Падая легкою тьмой

А еще он слушал бесконечные и непонятные рассказы Хакима о живых горах, о Боге. Хака говорил и говорил. Санька отвлекался, но слово проникало, покорно ожидая момента быть услышанным. Хаким рассказывал о камне, о его беспощадности и доброте, радостях и горе, привязанностях и нетерпимости. Постепенно и ненавязчиво нить повествования вела к пониманию Бога. Не теперешнего, искаженного тысячелетиями бессердечной алчущей правки, обратившего человека в свое орудие, а восхваляющего во всеуслышание добро и несущего боль и страдания. Пестующего откровенность и тайно лелеющего скрытную хитрость. Святость строки «Не убий» – и здесь же о святости убийства инакомыслящего, заставившего человека погрязнуть в бесконечности войн. Хаким говорил об иной уготованной человеку участи, но вторглась надуманность, обратив лицо человека к сущности человеческой, созданной совершать прегрешения и, не терзаясь содеянным, не позволять греху наполнить душу. Указав на малость прегрешения как на чудовищность греха, зло создало миф о безгрешности. И природа человеческая не восстала – слепо чувствуя виновность, преклонилась. Замкнутый в себе, человек отвернулся от Бога истинного, тончайшая струна понимания не выдержала – оборвалась навсегда.

Маленькое сердце и юные, незаполненные полочки мозга жадно впитывали чистоту увиденного, услышанного и прочувствованного. Разум начал свою неспешную кропотливую работу. Неведомо. Мудрый, нетленно – вечный камень, погруженный в одиночество мысли, ощутил непонятное, новое, микроскопическое рядом с собой, не способное к анализу происходящего, но тягостная мука ожидания блеснула надеждой.

Подошла середина сентября. Ирина Михайловна Маркелова уже била в набат: «Неуч вырастет! Ты что, Витя?!» Камень простился, дожидаясь следующего лета, но череда уик – эндов продолжилась, а с ней и посещения вдруг ставшего крепнуть и вымахивать Саньки.

Поворот уже рядом. В череде метаний, не находя выхода, он звал, просил не за себя и знал: с пацанами, с Хакимом и с ним – горы .

Поворот. Подбежав, заставил всех сгрудиться. Планшет.

– Павлов, Зимин, Сорокин. Прямо, потом на закрытую террасу. Застреваете там – и тихо. Вертушка стояла – перекрыли уже. Высадиться могли только вот здесь – провал хребтов и подъем резкий, закрепятся. Вы в ста метрах. Вертуха ушла вправо – страхуются, наш перевал затыкают. Митя, вертуха боится, идет облетом, будет проходить на длинный ход к Паку у вас. Свали ее, Митя. Надо. Она потом всю свору притащит. Ермак, Хаким и я идем к перевалу. Стоп у залома. Павлов, сделаешь или нет, но потом шуму побольше и сразу отходите. До залома. Всем ждать там. ВВ [18] Взрывчатые вещества. , усрухи [19] Детонаторный комплект УПДК–2Р (жарг).. – мне, и вперед.

Вертушка рушила все. Он отдал ее Митьке, зная о непосильности задачи. До сих пор удивляющий Маркела чумаходной сутью, Митька непосильностью жил: «Невозможно? Тогда истрачу побольше времени. «Не» чтобы отвалилось».

Степашин

Москва, Ясенево, 03.06.1995, 09:30

Терехин не расстроился: «С‑4, БМВ, РКПБ, МТБ коммунизма – все без толку». Степашин развел руками: «Руководству видней», и исчез в направлении к Лубянской площади, а именно к ВЦ ФСБ.

Вычислительный центр имел непосредственное отношение к ключам, поскольку заведует его технической библиотекой уважаемый Игорь Моисеевич Карин. Экспертов НТО Степашин игнорировал: «Два дня – и дуля в конверте». Хобби же Игоря Моисеевича наложило неизгладимый отпечаток на его личную и общественную жизнь в плане официально употребляемого внуком именования дед Ключ, ожесточения с годами упоминаний супруги о психушке, а также подтрунивания детей, живущих отдельно, по поводу превращения жилплощади в склад скобяных изделий. Что, впрочем, ни в коей мере не влияло на безрассудное стремление Игоря Моисеевича к озамочиванию. Как антиквариат, так и последние достижения конструкторов являли собой предмет неприкасаемый. Дверные замки квартиры, соответственно, оставляли желать лучшего, чем и объяснялось недавнее ограбление. Преступники, по всей видимости, были уведомлены: ни один замок бесценной коллекции тронут не был.

Игорь Моисеевич извлек из стола огромное увеличительное стекло и стоваттную лампу для настольного светильника. На белом листе бумаги лежали два небольших ключа, смущенно ожидающих прикосновения беспощадного судьи, потирающего руки, дабы продлить обожаемое мгновение. Удовлетворенное цоканье. Ерзающий на стуле Степашин.

– Ты только посмотри, Сашка. Бороздка уникальна. А что ты скажешь о проточках? Многопрофильные, микронный зазор. Клеймо, номерочек. Вкус. Это шедевр, Сашка.

Ключи отложены. Гигантский носовой платок на лысине, обрамленной редким седым волосом. Пауза восхитительна. Степашин – весь внимание, замер.

– Дуй, Сашка, на Новокузнецкую в «Интерпол». Там тебе на компьютере все сейфовые номерочки и покажут. Шведская фирма «Клаусс». С тебя замок.

Степашин забывает про спасибо, чуть не сбивает с ног очень серьезную личность, выходящую из лифта. Инженерная мысль прочувствовала – бьет копытом сразу. На страже у входа в представительство очень большое, циничное и розовощекое: «Что вы мне показываете, гражданин? Это на каждом углу продается. Вас в списках нет». Степашин проглатывает вертевшееся в изобилии на языке под неожиданный хлопок по плечу.

– Мистер Ступакин, какими судьбами?

Пьер.

Дисплей замер и неторопливо начинает укладывать строки. Ввод номера. Снова замер.

«…Deposit – storage minisafe 1577920–48. Bank Fortus.

Address: 46 Udalkova st. Moscow Russia».

Швеция, mon ami! Швеция!

Сергеич

Москва, Ясенево, 03.06.1995 19:12

Терехин закрывает трубку ладонью.

– Евгений Сергеевич, вас Якименков.

В трубке вялая утомленная обреченность.

– Поставлен вопрос о служебном несоответствии. Завтра в 10:00 у меня.

Гудки.

– Вот так… Майор Чеканов весь вышел… Завтра по Гробу. Без спешки. До нового… Поеду – ка я спать. Да и вам рекомендую.

– Подвезти, Евгений Сергеевич?

– Степашин, не вопросом. Просьбой.

– Не надо, Саша. Доберусь.

Частник угрюм и молчалив, слава Богу. А лето цветет. Спрятав за горизонт извергающий ад диск, жизнь ликует в безмятежно – тихой прелести вечера. Опустошенность и звенящей нотой – давнишнее изречение мудрой матушки: «Боль, Женя, приходит и уходит… Мы остаемся». Этим он жил два года назад.

Сергеич встретил Ольгу Анатольевну тридцатилетним. Первая жена, утомленная постоянным отсутствием, погрязнув в претензиях и упреках, не выдержала. Ольга Анатольевна, хотя и была на семь лет моложе, но достойность употребления отчества в его представлении под сомнение не ставилась никогда. А так, просто: Оля. Помните насчет двух половинок единого целого? Найти практически невозможно. С течением времени дает понять себя разнородность – излом среза одного на чуждую конфигурацию другой. Ольга Анатольевна поражала совпадениями.