Антон Булавин - Миражи на стене

Широко раскрытые глаза Милы наполнены страхом. Кажется, она что-то кричит мне. Я могу разобрать лишь гласные: «У-ЕО- О!» Она повторяет и повторяет эту фразу и с каждым разом, я слышу, как твердые звуки, жужжа, пытаются проломить стену моей глухоты: «У-Н-ЕО-ОЖ!»

Мой полет назад резко прерывается ударом чего-то упругого по спине.

«У него нож!» Она кричала мне это.

Я лежу на какой-то поверхности и никак не могу открыть глаза. Кажется, что каждое мое веко весит не меньше килограмма. Не оставляю попыток начать видеть и с каждым усилием щелочка, сквозь которую проникает свет из внешнего мира, становится шире.

Наконец мне удается полностью поднять веки и яркий свет режет мои глаза. Сильно зажмуриваюсь, и резко выступившие слёзы вызывают жжение. Долго моргаю, прогоняя лишнюю воду из глаз, и видение окружающего мира постепенно обретает четкость.

Белые стены, белый потолок, лампа дневного света льет белые лучи. Надо мной склоняется человек в белой маске.

– Очнулся наконец-то? Как самочувствие?

– Не знаю. Не ощущаю себя. Вот только бред какой-то мне привиделся.

– Просто глюки после наркоза, – я не вижу лица говорящего, но по изгибу маски видно, что он улыбается, – Это нормально.

– После наркоза? А что случилось?

– Ножиком тебя потыкали. Слава богу, никаких жизненно важных органов не задели. Повезло. Но крови ты потерял прилично.

– Ясно. Давно я здесь?

– Угу. Привезли тебя в ночь с двадцать пятого на двадцать шестое. Провели операцию и еще целые сутки ты от наркоза отходил. Никак не хотел просыпаться.

– То есть сегодня уже двадцать седьмое?

– Да, воскресенье, – врач склонился надо мной и пощелкал пальцами перед глазами, – Рефлексы в норме. Ощущения появились?

– Да, но как-то тянет в левом боку.

– Тянет, это хорошо. Тянет, значит заживает.

– А долго мне в больнице лежать?

– Посмотрим. Минимум дней десять, может пару недель.

– Значит, новый год в этом году мне не светит.

– Новый год для тебя наступил, только что. Цени это, – доктор поднял какую-то тетрадь, – Значит так, еще сутки полежишь в реанимации, понаблюдаем тебя. Завтра переведем в палату.

– А как мне связаться с кем-нибудь?

– А, кстати, сюда конечно нельзя, но я пущу к тебе посетителей на одну минуту. С утра тут ошиваются. Скажешь им все что нужно.

Доктор пропал из моего поля зрения, я хотел приподняться и посмотреть куда он делся, но в левом боку ощутимо кольнуло и я откинулся назад, чтобы не провоцировать боль.

Едва утихли резкие болевые толчки, там, где я раньше видел доктора, появились два новых лица. Лёха и Милагрос, единственные, кому оказалось интересно мое состояние.

– Привет!

– Привет!

– Ну, ты как?

Они наперебой начали говорить приветы и задавать вопросы.

– Нормально, завтра переведут в палату.

– Это хорошо, можно будет тебя навещать в обычном режиме.

– Да, фруктов тебе привезем, соков всяких.

– Может, что-нибудь еще?

– Да, – я скосил глаза на Панова, – Лёха, притащи мне планшет. Лежать мне тут не меньше десяти дней. Боюсь подохнуть со скуки.

– Десять дней? – Лёха даже присвистнул. – Новогодние праздники мимо.

– Да и пофиг.

– Я тебе ёлку в больницу притащу!

– Не надо, планшета вполне достаточно.

– Николай, – дождавшись окончания нашего краткого диалога с Лёхой, Мила вставила слово, – Я хотела сказать тебе спасибо. Ты спас меня от этого урода. Он, не задумываясь, ударил тебя ножом. Просто так. Страшно представить, что он мог сделать, если бы я согласилась на его уговоры.

– Да, брось, не стоит благодарности, – я попытался улыбнуться, – Просто я последний рыцарь на планете. А этого гада вообще схватили?

– Ищут, – Лёха отрицательно покачал головой, – Там такая суматоха началась. Ну, он под шумок и скрылся.

– Так, всё, закончили, – из-за пределов видимости раздался голос врача, – Хватит мне тут режим нарушать.

Больничный режим режет сутки на части и тем самым помогает справиться со скукой. Теперь каждый мой день начинается с утренней побудки медсестрой, что ставит обязательный укол ровно в шесть пятнадцать утра. После чего снова ненадолго засыпаю и вижу короткие, но очень яркие сны, поражающие меня своей полнейшей фантасмагорией, в которую я беспрекословно верю, пока сплю. Особенность этих ранних снов в том, что я всегда их отлично помню. Я даже стал делать заметки в планшете, пытаясь найти какую-нибудь связь между снами.

Одно время мне казалось, что еще чуть-чуть и я стану автором сенсационного открытия в еще плохо изученной области сновидений. Но спустя десять дней ведения «сонного дневника», понял, что связи между снами не больше, чем между случайными попутчиками в вагоне метро.

Второй раз я просыпался уже в половине девятого, когда начинался обход палат заведующим отделением. Он бегло опрашивал самочувствие и сверялся с показателями анализов. Уже дня три жду, когда он скажет, что меня пора выписывать или хотя бы перевести на дневной стационар. Но он каждый раз говорит что-то вроде: «Хм. Явные улучшения, но я рекомендую еще полежать пару дней».

После обхода начинается время гигиенических процедур, завтрака и легкого обмена репликами с соседями по палате. После чего иду на перевязку, а затем, уже до самого обеда просматриваю новости в интернете.

После дневного приема пищи, мой организм требует еще немного короткого сна. Наверное, эта сиеста одно из немногих преимуществ нахождения в больнице. В отличие от утреннего сна, сон после еды, практически никогда не приносит сновидений. Иногда мне кажется, что я вообще не засыпаю, а совсем ненадолго проваливаюсь в дрёму. Но судя по показаниям часов на планшете, сплю не меньше часа каждый раз. Я могу увидеть несколько мелькнувших картинок в послеобеденном сне, но в целом эти видения больше похожи на тягучую патоку, из которой очень трудно выбираться в реальность. Уже после пробуждения трачу около получаса, чтобы просто прийти в себя.

Ближе к вечеру начинают подтягиваться посетители. Каждый день приходят Лёха и Милагрос. Остальные представители офиса, скорее всего, расписали график посещения, поскольку еще никто не пришел дважды. Совсем без посещений прошло только два дня: тридцать первое декабря и первое января. Лёха собирался приехать, но я попросил его не делать этого, мотивируя свою просьбу тем, что никогда себе не прощу испорченного нового года своего друга.

Мила же, наоборот, попросила меня не обижаться на то, что она не сможет посещать меня пару дней, так как уезжает с друзьями загород.

Мила. Именно так она просит называть себя при общении. Говорит, что это имя позволяет ей чувствовать себя более русской. Мне кажется, она, таким образом, избегает лишних вопросов о своем имени и, как следствие, происхождении, поэтому ей так просто комфортнее. Я, конечно, не отказываю ей в этой просьбе.