Александр Иличевский - Справа налево

В горах пастухи и крестьяне жуют маковое семя; это добавляет выносливости. Здесь высок метаболизм и велико прямодушие: много работы, много еды и непременна крепкая тутовка.

Стоит только заглянуть в нищий крестьянский дом, как тут же усаживают за стол, вынимают из тандыра горячий хрустящий лаваш (чем выше в горы, тем он солонее), достают огурцы, помидоры, травы, сыр, выпивку…

Ущелье, в котором течет Дзорагет, образующий слиянием с Памбаком реку Дебед, – это несколько десятков километров полета над бурлящей водой, после вчерашнего шторма полной селевых мутных сходов; дома, стоящие на сваях, – над водой и на склонах, с многоярусными этажерчатыми верандами, по которым носятся дети; это сосредоточенные ловцы речной форели на мостах, неотрывно наблюдающие за кончиком удилища и готовые подсечь радужную рыбешку, бьющуюся на крючке кольцом…

Годы независимости очистили воды реки, куда раньше опорожнялись технические резервуары медного производства. «Тогда здесь даже лягушек не было», – говорит Тофик Манукян, 65 лет, выпускник московского Института стали и сплавов, присевший к нам поболтать во время спонтанного пикника на рыночной площади городка Туманян. Тофик среди прочего рассказывает, что ударно-комсомольское строительство гидроэлектростанции, которую мы миновали выше по течению, описано Мариэттой Шагинян в романе «Дзорагэс» (1931).

Мы вычерпываем и выскребываем ложками половинки арбуза, выпиваем по чашечке густого кофе и едем к Микояновскому мемориалу: легендарный МИГ‑21, целехонький, стоит на бетонном постаменте, у него даже крутится переднее цельнорезиновое шасси.

Дорога вдоль Дзорагета и Дебеда идет параллельно железнодорожной колее, перелетающей с берега на берег по мостам с опрокинутыми вниз арочными горбами. Пролеты их расположены так высоко, что, оглядываясь вокруг, восхищаешься мужеством машинистов, когда-то осмеливавшихся тянуть над этими провалами составы. Теперь шпалы заросли травой, и на рельсах пасутся коровы и ослики.

Ласточки пронизывают темные своды монастыря близ Санаина, сшивают многосоставное храмовое пространство и уносят вверх свои «ки-ир, ки-ир»… Вокруг – высота и покой; взгляд следует за уходящими в гору воздуха луговыми террасами, грядами, холмами, покрытыми волнами садов.

Душа народа с неизбежностью становится похожа на тот ландшафт, который ее окружает.

На прохладном Севане столпотворение туристов и вечный праздник. Вдоль обочины встречаются лавки, у которых зазывалы заговорщицки мотают головой и разводят руками. Так они показывают, какого размера у них рыба в холодильнике. Форель в Севане четырех видов, два из которых почти утрачены. Кроме форели здесь водится вкуснейший сиг, какового, тушенного с картошкой и помидорами, нам и подают в глубокой сковородке, когда мы сидим над красной горой из раков, потягивая вкусное армянское пиво. Слева от меня капитан корабля «Киликия» Карен Балаян, два десятилетия потративший на строительство своей мечты – копии среднеразмерного торгового судна времен возрождения армянской государственности на малоазийской территории Киликии в XI веке. Спокойным тихим голосом Карен рассказывает, что после вчерашней бури, которая застала нас на Арагаце, его корабль, не имея надежного причала, получил пробоину в корпусе от сваи и лишился мачты. «Севанцы такого шторма еще не видели, – говорит Карен, несколько лет назад проведший свой корабль вокруг Европы, с зимовкой в Венеции. – Мы всю ночь откачивали воду и заделывали дыру».

Справа от меня сидят мой однокурсник Давид Пахчанян и его компаньон Ашот Асланян. Они были среди тех студентов МФТИ, что в 1988 году организовали выезд спасательного отряда в Спитак, и сейчас уже шесть лет озабочены одним большим подвижническим делом. Вместе с десятком других предпринимателей они строят в Ереване старшую школу «Айб». Уже построен учебный корпус и разработаны учебные методики, отобраны учителя и ученики; осенью начнется первый учебный год. Спортивный лагерь, который строится «Айбом» на берегу Севана и где дети будут отдыхать и обучаться морскому делу, станет пристанищем для «Киликии».

Спускаемся в трюм корабля, в корпусе которого десять тысяч выкованных вручную медных заклепок, и осматриваем кают-компанию со столом, сработанным из киликийского кедра, и дюжиной спальных мест по бортам; в этих узеньких нишах спит команда, пришнуровывая себя к койкам-нарам на случай шторма. Я выбираюсь на волнующуюся под ногами палубу и, быстро продрогнув под свежим севанским ветром, ловлю себя на мысли, что мечтаю отправить сына на учебу в Ереван.

В горах множество передвижных пасек – их хозяева развозят пчелиные семейства по альпийской зоне, преследуя обильное цветение. Грубая ласка меда для гортани – пряная сладость, вот вкус Армении. Вся страна – трудолюбивый улей.

В самых глухих деревнях обязателен фельдшерский медпункт с табличкой на двери: USAID .

На закате, отбрасывая великанские тени, рабочие вилами закидывают пудовые брикеты сена в кузов ползущего по лугам грузовика. Скоро солнце закатится полностью, и бригада отправится на ночевку в Ереван…

В Горис спускаемся уже в потемках. Здесь в горячем сумраке улиц журчит вода в желобах, идущих вдоль обочин, на улицах полно детей, а во фруктовой лавке арбуз вам продадут, достав его не из горы у порога, а из холодильника.

Как интересно проснуться в красивом месте, куда прибыл уже ночью! В Горисе поздним утром поверх гор льется солнце. Оглушительно перекликаются птицы в кронах деревьев. На завтрак нам достается по большой чашке кофе из помятой медной джезвы.

Звуки дружелюбной незнакомой речи за окном, в котором виден вверх по склону пещерный город, издали похожий на обрыв, испещренный ласточкиными норами. Когда мы въедем в него, то увидим, что иные пещеры закрыты дверями, а на пороге одной сидит на ворохе сена небритый старик и, орудуя цыганской иглой с суровой дратвой, починяет обувь.

Почти все вывески придорожных закусочных на русском и латиницей. На берегу реки Арпа на выбор баранина или мелкая речная форель, зажаренная во фритюре; отдых в тени густой ниспадающей ивы, волнообразный стрекот кузнечиков и цоканье цикад, и редко – звук проносящегося автомобиля. Здесь вдруг понимаешь: потому звук, издаваемый прямокрылыми, есть символ и источник умиротворения и покоя, что он атавистичен, для древнего человека означал, что к его стоянке никто не подкрадывается, иначе б насекомые умолкли…

Правый приток Арпа – Гергер, яростно мчащийся под уклон с плеча перевала, на котором в 1829 году русский язык отдал дань памяти Грибоеду: Пушкин здесь встретился с повозкой, которая везла тело автора «Горя от ума» из Тегерана.