Анна Роддик - Беги-беги, я догоню

В этот момент на кухню пришли Умут с Аней и Риччи начал готовить ужин. Я поняла, что шанс рассказать все, как есть, упущен. Но Риччи повернулся ко мне и сказал, чтобы я продолжала. Они все равно по-немецки не понимают.

– Итак, ты сказала, что он затронул некую тему, тебе стало неприятно, и ты больше к нему не ходила?

– Ну да, вроде того, но он сказал, что если я найду решение этой проблемы, то…

– … все встанет на свои места? Ясно, значит так и надо сделать.

– Нет, ты не понимаешь. Он назвал это проблемой, а я не знаю, как найти к ней решение, ведь я не считаю это проблемой.

– Ах вот в чем дело. С лета что-нибудь изменилось? – вот он, шанс сказать! Но я все думала, как бы лучше сделать. Мне упорно казалось, что если я скажу «Этой проблемой был ты», даже на немецком, все поймут, что именно я сказала, и я снова буду чувствовать себя полной дурой. Настоящая теория заговора.

– Ну, понимаешь… – я говорила размеренно, подбирая нужные слова, – если бы, скажем, ты приехал летом, я бы ни за что с тобой не встретилась, но так как сейчас я сижу тут и как ни в чем не бывало с тобой разговариваю, значит, я и правда решила проблему…

– Так вооот, о чем ты говоришь! – громко воскликнул Риччи. Когда пицца к ужину была уже в духовке, он вдруг стал нервно расхаживать по комнате и как-то несколько раздраженно пробормотал: – Надо было с этой «проблемой» поговорить, ведь у этой «проблемы» тоже есть чувства, этой «проблеме» тоже тяжело и больно… – мне стало не по себе, так он подчеркивал это слово проблема… Я невольно вжалась в кресло.

– Какой там поговорить, я, когда нервничаю, даже не ем ничего, в такой ступор я вхожу! Я могу день не есть, два не есть, три не есть… – протянула я, посмотрев на пиццу и пытаясь понять, по-прежнему ли я вся на нервах или нет.

– Три дня? Это довольно много, чтобы совсем ничего не есть… С другой стороны, я восхищен тобой, я знаю, как тяжело тебе, скорее всего, было решиться со мной вновь встретиться. Это действительно требует храбрости. И если ты сейчас здесь, и мы говорим, как ни в чем не бывало, значит, ты очень сильный человек.

Через некоторое время я поняла, что раз Риччи спокойно говорит со мной об этом при остальных, он либо уверен на все сто, что они не понимают, либо не беспокоится о том, что они услышат и поймут. Я решилась и спросила:

– У меня есть еще один вопрос… – Риччи заулыбался так, как если бы это его ребенок в очередной раз спросил нечто занимательное вроде «где живут единороги?». Я захотела продолжить гнуть свою линию. В общем и целом, это был тот же самый вопрос, но, наверное, в таком контексте ему будет проще его понять. – Ты сказал, что у девушек младше 18 с тобой нет шанса, мол, они тебя не интересуют. Что же в этот раз тогда изменилось? – он еще больше расплылся в улыбке, потом, слегка запинаясь, ответил:

– На это сложно что-то сказать. Это чувства, это необъяснимо, нельзя описать словами. Что-то потянуло меня, я не знаю, как это объяснить. Я никогда раньше такого не чувствовал…

Что ж, давай зачетку, садись, пять.

В конец он опять расчувствовался и много раз повторял, что безумно рад, что мы поговорили, обсудили все как есть. Он в очередной раз напомнил мне, что я всегда могу ему все рассказать, когда мне тяжело или когда мне этого хочется. Мы вместе поужинали, потом мужчины пытались протестировать мое знание турецкого. Они говорили что-то, я отвечала им на английском или немецком, по мере восприятия.

За столом, уже после пиццы и чая пошло второе блюдо. Пиццу, надо сказать, я ела не охотно, но ела все-таки. Значит, все было нормально. Второе блюдо, приготовленное по рецепту Риччи – паста в томатном соусе под айраном. Это было необычно, но очень вкусно. Аня долго шутила, что только турки могут есть пиццу вместе с пастой и еще вприкуску с хлебом.

В десять часов мне было пора уходить. Риччи предложил остаться, сказал, может постелить мне в своей комнате, а сам лечь в гостиной на диване, но как бы сильно я этого ни хотела, я наврала маме про вечерние занятия в художественной школе, и она и так волновалась, что я только к полуночи буду дома. Звонить и говорить, что я останусь у подружки ночевать, я не хочу. Да и оставаться на ночь в одной квартире с Риччи, сколь бы благородным он ни был, я тоже не хочу. Не хочу начинать все по новой. Он хотел меня проводить до метро, но я попросила его этого не делать. Надо же мне, наконец, от него отдохнуть! Попросил позвонить, как доеду. Проследил, что я дождалась лифта. Распрощались.

Уже дома по телефону я поблагодарила его за все, потом на турецком спросила: «Ты от меня и бесконечных разговоров, наверное, уже устал?» – он посчитал это установкой к переходу на турецкий, начал быстро меня в этом разубеждать, потом сказал: «Если я буду еще в Москве, обязательно позвоню и мы проведем время вместе. Уговор? Потом, если ты будешь в Турции, обязательно звони и мы проведет время вместе. Уговор?» Да-да. Непременно.

Эпилог

Собственно, так и будет всегда. Ты уедешь, тебе там будет тяжело в одиночку. Я останусь тут, буду долго думать и размышлять о том, что ты тут мне всего наговорил. Но в этот раз все совсем по-другому. Это то, о чем я всем говорила, это то, чего я так долго ждала. Ведь тогда мы расстались очень странно, все было так скомкано, мы никогда потом не обсуждали, что между нами произошло, никогда даже не затрагивали эту тему.

По большей части все мои проблемы и переживания были только от одного – я думала, тебе безразлично. Я была уверена, что мы не затеваем эти разговоры только потому, что нам не о чем говорить. Я думала, что это все настолько ничтожно, что не заслуживает даже пары слов. Но мне хотелось. У меня и правда было много вопросов, но я никогда не утруждала тебя ими, потому что знала, что и так уже достаточно унижалась в этой истории. Но вдруг вот он ты, говоришь, что я должна рассказать тебе все-все-все, что я чувствую, вытягиваешь из меня вопросы… Заставляешь говорить тебе о своих чувствах. И что самое приятное, ты всегда первый затеваешь этот разговор. От меня не требуется буквально ничего. Лишь поддержать тебя, когда ты вновь начинаешь объясняться и говорить, что чувствуешь сам.

Узнать, что ты так много об этом обо всем думал, словно поменять полюса на Земле местами. Я знала о тебе все что угодно, кроме этого, я бы никогда не подумала, что ты переживаешь. Переживаешь уже не за себя, как тогда, в отеле, спрашивая меня каждые пять минут, все ли нормально, а за меня. Ты хочешь мне помочь и меня поддержать. Ты предлагаешь мне объятья, учишь меня по новой с тобой общаться. Ты очень обо мне заботишься и внимательно следишь за моим взглядом, как и о чем я думаю, у тебя легко получается прочесть почти все, что пролетает в моей голове, по глазам. Ты звонишь, чтобы узнать, дошла ли я домой в восемь часов вечера. И с упреком громко восклицаешь: не забывай турецкий!!