Марина Семенова - Неправильный треугольник, или Геометрия для взрослых

Молодожены поселились в просторной двухкомнатной квартире, щедро предоставленной начинающему, но уже известному музыканту мэрией в качестве свадебного подарка. О том, что глава городской администрации в далеком прошлом был страстным поклонником Генриетты Михайловны, история вежливо умолчала.

С неожиданным для себя удовольствием Герман принялся вместе с женой обживать квартирное пространство, в котором удивительно переплеталось, сочетая несочетаемое, его эстетство и её незатейливая простота. От всего, к чему прикасалась её рука, веяло таким умиротворением и смыслом, превращая неглавное в главное, что, казалось, без этого в жизни Герману уже никак не обойтись.

Дом обрастал мелочами, наполняя все значимостью и традициями, к которым молодые супруги относились с вдохновением и трепетом. Стали привычными воскресные обеды с затяжным застольем, пирожками и разносолами в кругу друзей, диаметр которого постоянно увеличивался. Поэтому очень скоро в гости к Ростоцким стали ходить со своими «посадочными местами». Со временем весь балкон был завален всевозможными табуретками, раскладными стульями, шезлонгами и даже плетеным креслом-качалкой. Последнее приобретение было безоговорочно облюбовано Генриеттой Михайловной, обожавшей эти воскресные посиделки и свою невестку Алинку, чьему появлению она когда-то так категорически сопротивлялась.

Молодая провинциальная девочка с бесхитростными глазами навсегда покорила сердце претенциозной столичной свекрови своей самозабвенной любовью к её единственному сыну, самыми банальными пирожками, а еще – сказочным вишневым вареньем, которых сама Генриетта Михайловна никогда ни печь, ни варить не умела.

И сейчас, сидя на уютной кухне, она старательно переписывала в изящный блокнотик очередной рецепт Алинкиного пирога, гоняя во рту вишневую косточку. И невестка, и свекровь прекрасно знали, что никакой пирог Генриетта Михайловна печь, конечно, не станет, но, видимо, в этом обязательном воскресном конспектировании тоже заключался своеобразный семейный ритуал.

Гости давно разошлись, лишь изрядно перепивший друг детства Игорь битый час прощался в коридоре, терзая Германа доверительными разговорами.

– Скажи честно, ведь ты же её не любишь? – после бесконечных хождений вокруг да около, наконец, задал он в лоб мучивший его вопрос.

– Игорь, давай не будем…

– Нет, давай будем! – упрямо настаивал друг, усаживаясь на ящик для обуви. – Я, между прочим, перед тобой всегда душу выворачиваю.

– Ну, это скорее нужно тебе, а не мне, – съязвил Герман.

– Друг, не хами, – обиделся Игорь и уткнулся в висящие на вешалке пальто.

– Ладно, извини, – пошел на попятную Герман, вспоминая, что у пьяных свои особые аргументы и чувства. – Что ты хочешь услышать?

– Правду!

– Какую правду? – спросил Герман, начиная нервничать.

– Всю! Вот пока не скажешь, я никуда отсюда не уйду, – ответил Игорь, пытаясь улечься все на том же обувном ящике, но не удержал равновесие и свалился рядом.

Герман поднял его и поставил на ноги.

– Игорь, тебе нужно поспать… дома.

– Дома! Ну, конечно… Спать нужно дома… и только с женой… Тебе легко говорить, у тебя вон как… А у меня дома… Ладно, не будем усугу… гу… блять, – на этом слове Игорь споткнулся, но не отстал. – Ты мне скажи… только честно… любишь ты свою жену или нет?

– Ну, не люблю, – ответил Герман, понимая, что Игорь все равно не отвяжется.

– А-а! То-то же! – непонятно чему обрадовался друг. – Слушай, а какого хрена ты взял в жены эти «домашние тапочки»?! У тебя же такие бабы были!

– Были… и будут… Если захочу, – без тени бравады, даже как-будто с сожалением ответил Герман. – Но, понимаешь, вся прелесть в том, что я этого не хочу…

– Не понимаю! Убей меня, не понимаю! Но, почему?! – не мог успокоиться изнывающий от зависти собеседник.

– Потому что их я тоже не люблю. А с Алиной мне по крайней мере тепло. Очень. И еще… Она единственный человек, которому я верю. Как оказалось, мне это весьма необходимо для жизни.

– А как же я?! А мне ты, получается, не веришь?! – «полез в бутылку» перебравший друг.

– Не верю, – с тем же спокойным великолепием ответил Герман. Женившись, он стал необычайно лаконичен. И это опять же только добавило ему шарма. – Игорь, тебе пора. Я вызову такси, – попытался он закончить тяготивший его разговор.

Через четверть часа машина ждала Игоря у подъезда.

– Значит вы так, Герман Вениаминович! Значит так вы с лучшим другом! Запомним! – еще долго бормотал гость что-то бессвязно-невнятное, обиженно поджимая губы. И в очередной раз вылезая из такси, куда Герман пытался усадить его, въедливо спросил:

– Ну, хоть кого-то вы любите, маэстро?

– Люблю, – ответил Герман, поправляя на шее друга сбившийся шарфик.

– Кого? Кому же так повезло, а?! – с трудом удерживая равновесие, Игорь раскинул в стороны руки. Но не удержал и осел на мокрый асфальт.

– А вот это тебя уже точно не касается! – ответил Герман, поднимая друга и в очередной раз запихивая в машину. Быстро захлопнув дверцу, крикнул шоферу:

– Всё, командир, упаковано! Трогай!

Машина сорвалась с места, увозя на заднем сидении смертельно обиженного пассажира, а Герман, вздохнув с облегчением, заспешил домой, где его всегда ждали и любили. По-настоящему.

Через год в семье Ростоцких родилась девочка. Герман был на седьмом небе от счастья, дедушка – необычайно горд, а о бабушке и говорить нечего. Распираемая самыми нежными чувствами, она, можно сказать, совершила гражданский подвиг: связала крохотные розовые пинетки. Вязала она их почти полгода, поэтому внучке они, конечно, оказались безнадежно малы. Но тем не менее навсегда остались самой ценной семейной реликвией, олицетворяя собой символ самозабвенной бабушкиной любви.

Белокурое ангельское создание, нареченное Маргаритой, росло во всеобъемлющей любви и щедро задаривалось подарками всеми по очереди, но больше всего возвращающимся с гастролей отцом. Он обрушил свою неизрасходованную любовь на дочь, исполняя все её желания и капризы, звал принцессой и с готовностью носил на руках ночи напролет и на прогулке.

Герман отогрелся и увяз в семейной жизни. Вроде бы и не утерял свой неповторимый шарм и лоск, но как-то набрал тела и одомашнился. Женщины по-прежнему с тоской провожали его глазами, с откровенным недоумением переводя взгляд на идущую рядом с ним жену, ревниво оценивая её старенькие джинсы, неброскую кофточку и волосы, собранные на затылке в нехитрый хвостик. Мужчины завидовали свету в её глазах, той жизнеутверждающей любви, которую эти глаза излучали, когда она смотрела на своего спутника. Её чувство к нему было таким огромным, что ни спрятать, ни скрыть его Алина просто не могла.