В. Беляков - Про

И вот я с триумфом поселяюсь – где бы вы думали? – в бывшей царской конюшне! Там, где когда-то сутками напролёт ср…ли царские рысаки, сейчас совком устроены роскошные коммунальные квартиры для трудяг, которые нашли понятный выход из нужды: сдавать все эти разгороженные стойла для таких засс…х, как я. Кстати, когда я лет десять назад случайно заезжал в Ливадию, я, спустя сорок лет после тех памятных событий, увидел, что эта конюшня по-прежнему на своём месте, и в ней по-прежнему живут люди! У нас феноменальное государство. Почему бы туда вместе с людьми вновь лошадей не вселить, просто непонятно.

Но это всё ерунда! Я поселился. Какой-то ветхозаветный старичок, ветеран Гражданской войны, как мне трепетно пояснили, указал мне койку. А вечером то и произошло: я уже спал, когда в комнате бесцеремонно зажгли лампу и в сопровождении громкого шёпота на соседнюю кровать уложили уже сонное десятилетнее существо, приехавшее с матушкой отдыхать из Киева. Я спросонок даже толком и не разобрал, что оно из себя представляет.

Утром по обыкновению оно дулось за завтраком, но через час всё стремительно переменилось: наши мамы пришли за нами, – они, оказывается, уже познакомились! – и мы пошли на пляж. Я достал предмет своей гордости – плавки, которые на самом деле были на взрослого человека и которые мы купили из-под полы (страшный дефицит!) ещё в Хосте, а она достала обыкновенные девчачьи трусы. И тут мы познакомились. Её звали Оля, и она оказалась очень весёлой девчонкой! Мы переоделись и побежали к морю, и стали плескаться, бултыхаться и нырять понарошку на мелководье – плавать-то ещё не умели.

Нам очень понравилось становиться напротив друг друга и одновременно нырять, плывя под водой до сближения, цепляясь при этом за камни на дне. И тут я увидел её фантастически припухшие соски на смешной детской груди и совсем обалдел, потому что я уже дрочил вовсю и потому что такой красоты воочию, при оптическом увеличении, производимом коварной морской водой, я ещё не видел! Оля смеялась и хохотала от восторга – она и не подозревала, глупенькая, какое впечатление на меня производит. Ей просто понравилось нырять одновременно вместе со мной… И мы ныряли до посинения. Просто уже зуб на зуб не попадал. А наши мамы сидели и болтали, болтали и болтали – о чём-то о своём.

Этим же вечером я получил другое, не менее потрясное впечатление – в сумерках, когда мы ложились спать, я разделся первым и нырнул под одеяло, и в этом не было ничего такого, а потом Оля, стесняясь, погасила свет, содрала с себя платье, и я увидел её голенькой, не в купальных, а в повседневных трусиках, и это было очень эротично! И этой ночью я по привычке начал дрочить, и вдруг, к полному моему удивлению, у меня между ног изверглась какая-то жидкость – впервые за год неустанной работы. Я был потрясён и напуган одновременно – но даже и в мыслях не было, что случилось что-то не так или что я заболел. Инстинктивно я понимал, что так и должно быть!

Мой роман продолжался всё оставшееся время – наверное, Оля даже начала о чём-то догадываться. Но, увы, он так и не развился до чего-либо. За три дня до нашего отъезда мама Оли простудилась и слегла с высокой температурой. Мы с моей мамой стояли на санаторной площади и ждали автобуса, который должен был отвезти нас до Ялты, а там – троллейбус до Симферополя. Стояли и откровенно скучали. Всё кругом уже надоело. И вдруг! Откуда ни возьмись появилась моя Оля! Она подбежала к нам и залепетала:

– Меня мама отпустила с вами попрощаться – мы ведь больше не увидимся, потом уезжаем к себе в Киев…

Я смотрел на неё и цепенел. Меня, идиота, заклинило. Я-то понимал, что она ко мне прибежала – это было слишком очевидно, сто пудов! И мне отчаянно жалко было её терять, так же, как и ей меня. Ну, попроси ты у неё адрес, скотина! И она напишет тебе его! А я молчал, сучка поднебесная, потому что уже точно понимал: я к ней в ближайшие годы не приеду, это абсолютно невозможно, и она – ко мне, и мы больше, несмотря ни на какой адрес, больше никогда не увидимся. И у меня не нашлось даже каких-то тёплых, романтических слов для моей любимой. Я, сука, не сумел ничего ей сказать. Набычился, как полный идиот!

Моя мама ничего не замечала, а Оля ещё немного подождала (моих несказанных слов!), потом повернулась и, не дождавшись автобуса, спокойно пошла… И даже не оглянулась! Напрасно я выворачивал шею, пытаясь ухватить последний мимолётный момент – она тихо пропала. Навсегда. О, как я проклинал себя ещё много лет! Как я дрочил на неё безостановочно!

Но события в жизни мелькали и затмевали одно другое. Той же осенью папа внезапно предложил маме поехать в Ленинград – надо же вывозить парня посмотреть небывалые архитектурные красоты!

Целыми вечерами папа и мама что-то строго обсуждали и что-то делили. Решено было, что мы поедем на ноябрьские праздники, когда по календарному совпадению вместе с праздниками выпадают на отдых и выходные – четыре календарных дня.

Я впервые узнал, что у нас, оказывается, существуют не только деревенские родственники где-то в Тверской и Ярославской областях, но есть ещё и какой-то двоюродный папин брат в Ленинграде, который, впрочем, вовсе ему и не брат, а у того есть дочь, то есть мне троюродная сестра, которая всего на два года младше меня! Что же касается её папы, то есть моего дяди и папиного двоюродного брата, то история там вообще была страшно загадочная. Потому что оказалось, что до войны в Ленинграде у папы жила самая настоящая тётка, которая умерла в блокаду. Но родители её, на удивление, выжили. И тогда они взяли на воспитание и усыновили какого-то мальчика от соседей, которые нормально так себе жили и нормально так пережили блокаду, но почему-то от сына отказались, а отдали его вот этим папиным родственникам на усыновление. Я ничего понять не мог. Но мало того, от той тётки, оказывается, остался маленький ребёнок – мальчик, которого почему-то вместо того, чтобы отдать на воспитание папиным родственникам, то есть его дедушке с бабушкой, сдали в детский дом, и он там так и затерялся.

Мой папа, к моему полному удивлению, полжизни старался его найти, всё писал письма в разные инстанции, и, представьте себе, к моменту нашей предполагавшейся поездки в Ленинград он нашёлся! Жил совершенно один, написал нам какое-то трогательное письмо, и вот теперь папа намеревался с ним повстречаться и ужасно волновался, и переживал – потому что никогда его не видел, и потому что не знал, как обо всём об этом, с учётом запутанности ситуации, сказать своему псевдо-двоюродному брату.

Однако для простоты ситуации папа строго-настрого предупредил меня, что мы едем в Ленинград, и дядя Толя, или Анатолий Иванович Вилин, – реально его двоюродный брат, и чтоб я не наворачивал там. Что он псевдо. В общем, я изрядно запутался.