Владимир Бурлачков - В мире событий и страстей

– Послушай, Андрюша! – с расстановкой говорил Борька. – Я не первый год тебя знаю. И ты мне, пожалуйста, не рассказывай, что тебе какая-то свобода вдруг понадобилась. И всем вашим нынешним вождям, то бишь бывшим цековским функционерам она – до лампочки. Вы потреблять рветесь – это другое дело. В конце концов, каждый занимается тем, что у него лучше получается. Только не врите про свободу. Вы в ней ни… не понимаете.

Веселов ухмыльнулся, помолчал и сказал:

– Опять ты на меня собственными комплексами давишь. Ну, не психоаналитик я для тебя! А все мы – просто теми временами недовольны, и новых хотим.

– А в старые вы чем занимались?

– Хренью всякой!

– Вот и я про это! – сказал Борька. – Вы свою бездарность на времена списываете.

– Ой, можно подумать! Лауреат нашелся! – вскрикнул Веселов.

– Не лауреат, но все же! – Борька был чем-то доволен. – Не, все-таки я правильно в это дело ввязался. А то представляешь, Андрюша, ты стал бы тут заправлять! Так хоть что-то останется до лучших времен.

– Времена другие, может, и настанут, – ответил Веселов. – Вот, президенту свою власть укрепить бы и всю эту шелупонь разогнать, чтобы палки в колеса не ставила.

– По-моему, это ты так ляпнул, не со зла, но по глупости, – говорил Борька. – И опять же думаешь, что в работе не сложилось только из-за времен. Прямо тебе скажу: если кем-то здесь когда-нибудь стану, ни за что тебя не потерплю. Уж, извиняй заранее.

– Это – взаимно, – спокойно ответил Веселов и ушел.

С минуту сидели молча. Борька забарабанил пальцами по столу и спросил:

– Может я это зря? Не с Андрюшей, конечно. А насчет революций… Ведь есть же какая-то тяга к справедливости.

Они вышли из первого вагона электрички и поднялись по крутой лестнице на переходный мост над путями. Поселок тянулся по обеим сторонам железной дороги. Среди деревьев проглядывали низкие домишки. Левее виднелось несколько многоэтажек.

– «Перловкой» называется потому, что чаезаводчик Перлов стал строить здесь дачи, – объяснила Аня. – Это ему китайский магазинчик на нынешней улице Кирова принадлежал.

Прошли по неширокой площади, мимо магазинчиков, палаток и большой киноафиши в полукруглой железной рамке. У тротуара стояла зеленая тележка на велосипедных колесах, с сиденьем и под выцветшим зонтиком. В старых фильмах с таких тележек торговали газированной водой.

– Тети Тани нет сегодня. – Аня показала на тележку. – А раньше – с самого утра. И до того, как последний сеанс в кино закончится. Четыре копейки – с сиропом. Вода была вкусная-вкусная, с малиновой пеной.

– А где Тайнинское село? – спросил Олег.

– По этой улице прямо. Но далеко.

– Возле этого села Гришка Отрепьев встретился с матерью настоящего царевича Дмитрия. Они вместе долго по дороге шли, и он ее как-то уговорил, чтобы сына в нем признала.

– Такие истории только в смутные времена могут случаться, – ответила Аня.

– Вроде нашего…

Они свернули в переулок, пошли вдоль ветхого серого забора из некрашеного штакетника. Кривая калитка заскрипела и открылась только наполовину. К дому вела дорожка из ушедших в землю, бурых кирпичей. Дом был ладным и статным, – в три больших окна и с застекленной террасой. Недалеко от крыльца вокруг вкопанного в землю подгнившего стола росли высокие старые липы.

Аня открыла стеклянную дверь длинным ключом. На разогретой солнцем большой террасе сильно пахло пылью. Вдоль стен стояли два дивана, закрытые сизыми покрывалами, а посередине – длинный стол.

В комнатах мерещился запах нежили. К печи из белого изразца было придвинуто красивое кресло с резными подлокотниками. На стене между окнами висело от пола до потолка большое зеркало в деревянной оправе. Перед ним на полочке лежали какие-то безделушки.

– Я ту половину дома сдаю, – говорила Аня. – А сюда иногда приезжаю. Правда, теперь совсем редко. Но бабушка не велела продавать.

В саду густо разрослись старые яблони с темной корой. У забора стояли два сарая. Один – бревенчатый, под ржавой металлической крышей, другой из досок с большими щелями и выбитым окном. Ближе к дому за кустами крыжовника виднелось странное сооружение из красного кирпича – невысокое и круглое.

– Это – погреб, – объяснила Аня. – В него в конце зимы снег набивали. До начала июня не таял. Я всегда на него смотреть бегала. А вот яблоня, у сарая. Ее дедушка посадил, когда я родилась. Жалко, если дом все же снесут. Давно собираются. Сколько раз говорили, что вот-вот.

К Яузе они прошли широким переулком. У берега по асфальтовой дорожке прогуливались мамы с колясками. На другой стороне узкой речушки стояли многоэтажки нового квартала.

– Мне бабушка рассказывала, что и где тут было. А когда гости приезжали, я должна была для них экскурсию проводить. Вот здесь плотина была. Вон, там, у моста, видишь, круглый бугор. Это – насыпанный остров. На лодках по запруде катались, а на острове чай пили. Вон там, где сосны, Перлов первые дачи строил. Мой дедушка участок под дачу у тайнинских крестьян купил. Когда-то дорога на Сергиев Посад через Тайнинское село проходила. Там был путевой дворец Елизаветы Петровны. А у Яузы берега крутые-крутые были. Говорят, не везде можно было на санках съехать. Сейчас земля будто села. Соседка рассказывала, что раньше на Яузе в обрывистых берегах ласточки гнездились.

Вдоль берега они дошли до маленького пруда. В воде просматривались темно-зеленые водоросли. Посередине плавали обломки досок. На пеньке сидел мальчишка с самодельной удочкой.

– Как, клюет? – спросил Олег.

– Сегодня что-то плохо, – сознался мальчишка. – Вот позавчера было! Ух, я таскал!

– Позавчера – известное дело, всегда самый клев, – ответил Олег.

– Особенно после дождя! – Мальчишка вытащил из воды леску, оглядел крючок и с размахом забросил обратно.

Дома они пили чай за небольшим круглым столиком. Олег придвинул к нему большое кресло, а Аня сидела напротив на узком диванчике под старой картиной.

– Если дом будут ломать, я это зеркало в Москву заберу, – говорила Аня. – Хотя мне его ставить некуда. Но очень жалко. Я с детства в него смотрелась. И в комоде до сих пор бабушкины вещи. – Она открыла ящик, стала что-то перебирать. – Я тебе рассказывала, что в бабушку стреляли. Вот, посмотри.

Она достала блузку с перламутровыми пуговицами. У плеча ткань была разорвана и обтрепалась бахромой.

– Это – пуля прошла. Как бритвой резануло.

Начался дождь. Они вышли на террасу. Стояли у окна, смотрели, как быстро густел, насыщался зеленый цвет старого сада и клонились к земле яблоневые ветки.

Есть что-то совсем удивительное и трогательное в этих редких встречах, говорил он себе, положив руки на её плечи, стараясь заглянуть в глаза. Она попыталась отвернуться и поправила волосы у виска. Мелькнул алый камушек сережки. Передумала и посмотрела на него. В ее глазах не было обиды. Но так ясен казался ее страх перед обидами.