Владимир Коркин (Миронюк) - Сеть судьбы офицера Игоря Ергашова (сборник)

– Поймите, Сергей Анатольевич, как я могу сейчас все бросить! На мне висят нераскрытые убийства. Кем меня посчитают ребята?!

– Учти, Игорь, в нашей учебке я смогу для тебя держать место не более двух месяцев. И ты ведь язык иностранный не шлифуешь. Учти, время уходит, я не смогу тебя втянуть к нам даже за уши! Взвесь всё. Жду положительного ответа.

Раскручивая другие дела, доставшиеся ему в производство, Ергашов не оставлял без внимания любую информацию о самом незначительном фигуранте дела об убийствах молодого заготовителя и двух друзьях, путешествовавших на иномарке внедорожнике. Убитые молодые мужчины – обычные предприниматели, филиалы их фирмы находились за Арагонском, в соседних районах, где у них был свой бизнес. В одном их филиале менеджером по реализации продукции волчком крутился некий Михаил Сизонеренко, одно время мявший шконку в одной камере с Редкозубом. Сей менеджер в молодости попался за кражу в том городке Сибирской области, откуда родом тележурналист Мирослав Тумашкевич, который в ту пору только-только начал карьеру журналиста районной газеты. Автором статьи о преступлении молодого вора Сизоне-ренко, любителя поэзии, чтеца художественной самодеятельности строительного управления, был Тумашкевич. Ему материал удался, статью отметили на планерке и даже премировали книжкой, сборником детективов. И вот по прихоти судьбы Тумашкевич и Сизонеренко оказались в одной области. Первый уехал сюда к матери, обосновавшейся здесь много лет тому назад. А второй, как многие в прошлом тюремные сидельцы, лелеял мечту вольготно пожить на юге. Тумашкевич давным-давно подзабыл о существовании Сизонеренко. Зато тот имел «зуб» на журналиста, выставившего некогда его, начинающего вора, в неприглядном моральном аспекте. И когда на экране телевизора увидел ведущего передачу человека, которому мечтал отомстить, то аж подпрыгнул на своей кушетке. Но как достать журналюгу? До него не дотянуться, километров четыреста до Богодарска. Бывшему вору сказочно повезло: приезжавший на пару дней попьянствовать Редкозуб навел его на создаваемый филиал одной богодарской конторы. Это обычное тогда общество с ограниченной ответственностью, реализующее стройматериалы в нескольких перспективных районах области. Сизонеренко, поднаторевшему на свободе в снабженческих организациях, не стоило труда влиться в новую фирмочку. Возникший план мести можно было претворять в жизнь. В его закадычных подружках значилась некто Лиза Токмаковенко, по профессии парикмахер, лишенная коренных понятий стыда и совести, приворовывала потихоньку и у своих ухажеров, и у стариков – зевак, и у растяп студентов. Мать-одиночка, подрабатывала ещё продажей модных одно время шиньонов, а после накладных причесок. Своих соперниц по парикмахерскому искусству она устраняла примитивным, но надежным способом. Составляла от имени некой клиентки пасквиль, и засылала подмётное письмо начальству Дома быта. Три-четыре письмеца и работницу переводили в другой салон. Лиза Токмаковенко оставалась на прежнем месте самой опытной и аккуратной, которую каждый квартал благодарные посетительницы просили в книге отзывов, а чаще в письмах на имя начальника Дома быта непременно поощрить. Лиза неплохо владела искусством макияжа. А в бытность, когда в стране не было строгих правил, окончила курсы массажистов и в выходные дни замолачивала хорошие бабки у состоятельных бизнесменов в саунах, выполняя безропотно их прихоти. Гостили в тех персональных заведеньицах люди разного пошиба, конечно же, нужные ее временному хозяину. Она уже прикупила и добротную однокомнатную квартиру, обставила ее мебелью, и сына – школяра крепко баловала. В одной из саун ей довелось помассировать жилистого и хваткого Михася Сизонеренко, не упустившего шанс «попробовать» приглянувшуюся молодку. Вскоре он владел ее телом и душой безраздельно. Она уже опасалась с кем – нибудь из прежних своих хозяев остаться наедине, прямо отвечая на их домогательства:

– Дорогой, так меня Мишка Сизаренок прибьет. Он бывший уголовник, у него не одна ходка. А братвы у него, как в стакане семечек. Он тебя достанет.

И подсовывала вместо себя знакомых ей здоровых молодух-провинциалок, лишенных принципов морали, которые не прочь срубить «капусту» у богатеньких дельцов-прощелыг. Однажды, обстоятельно отрабатывая в квартире Сизонеренко его желание, вдруг заметила, что он впервые оставил ее одну в постели, а сам буквально прильнул к телевизору.

– Мишаня, ну что ты, – недовольно бросила та, – я жду. А то поздно, надо идти пацанёнка кормить.

– Лизка, позвони соседке, попроси ее покормить мальца, впервые, что ли. А я сейчас.

Нырнув под одеяло, он с каким-то остервенением овладел ею. Истерзанная и искусанная она еле добрела до ванны. Поздно ночью подвез ее на своей бэушной «Газели» до самого крыльца дома. Выходя из машины, услышала:

– Лиза, ты завтра будешь на моей хазе мне грим накладывать. Возьми все причиндалы.

Вечером она рядом с заветным дружком смотрела телерепортаж из Бо-годарска, ожидая появления на экране Тумашкевича.

– Теперь во все гляделки смотри. Вот он, журналюга-охломон. Срисовывай давай меня под этого лоха. Тренируйся. Как только кореш мне стукнет, будет ли сучара в выходные в Богодарске обретаться, так и пометелим туда.

– Ой, боюсь я.

– «Газельку» оставим в надежном дворе, рисовать меня под гаденыша будешь у кореша. Там и обождешь меня. Да не куксить! Не прикоснется он к тебе. А я отработаю быстро. Все ж осень, холодно. Не писай, все продумал.

– Зачем тебе это?

– Надо. Так надо, – и, помедлив, продолжил, – хочу, чтобы лоха закрыли. Пусть лагерную парашу понюхает. И знай, я тебе все твои прошлые грешенята простил. Ты у меня одна и я тебя ни на кого менять не думаю. Мы с тобой один в одно! Я гож для тебя, а ты только для меня.

Так три года назад поздней осенью Сизонеренко, загримированный под Мирослава Тумашкевича, совершил первый грабеж в областном центре. Затем таких «подвигов» становилось все больше и больше. Наезжая в Богодарск, он с Лизкой останавливался чаще в пустующей квартире матери Редкозуба. Та мертвой хваткой вцепилась на курорте в очередного гражданского муженька из соседней области, и не отпускала того от себя ни на день. Иногда Лизавета ныряла к подружкам. Они доверяли ей ключи от своих квартир, чтобы та могла уединиться с любовником. Ну, как не помочь, если тебе в руки капают хорошие бабки. Налеты на людей совершались в разных концах города. Следователи ломали головы: кто очередная жертва грабителя? Кто же этот разбойник? Эта дилемма, увы, непредсказуема. Под бандитскую «гребенку» попадали люди разного возраста и имущественного положения. И почти все пострадавшие рисовали портрет телеведущего Тумашкевича. Были лишь маленькие неувя-зочки: ростом Тумашкевич был выше грабителя, иные в его голосе интонации, а те, кто рассмотрел цвет глаз преступника, утверждали, что у «сволочюги» глаза карие. Однако у подозреваемого журналиста они серо – голубые с прозеленью. Оперативные работники пошли даже на то, чтобы втихаря проникнуть в квартиру телевика. Всё основательно прощупали, простучали. Однако ничего криминального: ни краденых вещей, ни воровского арсенала, ни даже бандитской финки, которой всегда угрожал преступник. Сыскарям казалось, что потерпевшие всё путают, у них от страха в зобу дыханье спёрло. И оттого, что вор был неуловим, менты зверели, готовые порвать бандюгу-журналюгу. Его не представляло труда упечь в ИВС, кипа показаний, да начальство твердило свое: