Андрей Дорофеев - Шахматы

Одним из первых Ментор, революционер до мозга костей, увидел некоторые взаимосвязи в происходящем вокруг пространственно-временном континууме, чему несказанно помогло, что он, будучи альгеном, помнил не десятки, а тысячи лет. Он провел параллели, экстраполировал происходящее на сотню лет вперед, и…

И увидел, что следующей тысячи лет, которая казалась такой естественной для обывателей Вселенной, может и не быть. Количество Леммингов, превращающихся в Скунсов, исчислялось в геометрической прогрессии, и через сотню лет оно бы достигло точки невозврата. Увидеть Вселенную в качестве одного большого зоопарка Ментору не хотелось.

Исследования в то время сосредоточились на том, как развить человеческую память. Ментор скитался по галактикам, приходилось ему быть и дервишем пустынь, и управляющим далеких диких планет, и мореходом на хлипких судах развивающихся рас… Кем только не приходилось! Ментор работал с людьми, проводил опыты, и лабораторией его была не комната, отблескивающая пробирочным стеклом, а весь окружающий, падающий и взлетающий, радующийся и горюющий, любящий и ненавидящий мир.

Основным положением его теории было то, что, если человек будет помнить всё, его деградация, длящаяся миллионы лет, прекратится, и жизнь придет в нормальное русло. Для этой цели и был изобретен меморизатор.

Но предпосылки оказались неверными. По прошествии нескольких лет Ментор увидел, что вспоминание не делало человека более способным и не останавливало его саморазрушение. Меморизуемый человек мог желать убить человека, собрата своего, чтобы завладеть его деньгами или женщинами, но после процедуры меморизации его желание просто подкреплялось новыми способами это сделать, взятыми им из позабытого прошлого.

Намерения оставались враждебными. Коэффициент интеллекта не менялся.

Борьба должна была вестись совершенно не с тем, с чем боролись до сих пор. Но с чем?

База была поднята на ноги и на голову одновременно. Выходные отменены. Сон отменен. Потому что было лишь два дня.

Скунсы перехватили программу меморизатора. Что это значило – было понятно даже младенцу. Это значило, что через пару дней, когда они построят меморизатор, оружие Экваторианцев будет воспроизведено в памяти, сооружено и применено. Вот и всё, что это значило. Это значило конец мира. Апокалипсис. Судный день.

Лиза, переодевшаяся к тому времени в серый непарадный костюм офицера, шла в другую часть базы по тридцатиметровому надземному стеклянному переходу к тому, кого ей охарактеризовали как «забавного, немного сумасшедшего старика». На той стороне, в нескольких метрах от стекла, едва видимо, как мыльный пузырь, переливалось силовое поле, окружавшее станцию.

Поле защитит от осколков и ракет, подумала Лиза. Но защитит ли оно от человека, собирающегося совершить зло против другого живого существа? Нет… Поле не сможет. Есть в мире лишь одна защита от враждебного намерения и безразличия – это другой человек, человек с любовью в сердце и ясной логикой в уме.

На металлической, под старину двери профессора висела табличка «Входите!». Лиза постучалась и тихонько приотворила дверь.

– Профессор? Это Лиза, которая… которая Ментор.

– А-а! Входите, барышня!

Барнс оказался и правда немолод. На его испещренной старческими коричневыми пятнами голове совсем не было волос, но улыбка вполлица снимала с него лет тридцать. Он встал из-за стола, на котором сидел за небольшим мерцающим мониторчиком, и радушно распахнул руки:

– Добро пожаловать в жилище старого отшельника, дорогая!

Лиза тоже улыбнулась и козырнула ему.

– Вы здесь не очень давно, сэр? При моем прежнем присутствии на базе Вас еще не было на посту.

– Как Вы правы, как Вы правы, многоуважаемая Лиза! Восьмой год я сменяю на посту социолога моего предшественника. А почему, позвольте спросить? А потому что, многоуважаемая, не каждый в силах помочь пяти тысячам персонала в одиночку. Но что это я? Садитесь, дорогая.

Лиза присела на такой же старый, как и сам профессор, стул, покрытый тряпочкой с неясным желто-зеленым узором. Она чувствовала себя легко и по-домашнему в берлоге этого добродушного неуклюжего медведя.

– Я насчет проведения тестов. Вы знаете, о каких тестах идет речь, сэр?

– Как не знать, барышня! Сорок лет преподавания в Гарвардском колледже рассказали мне всё о тестах, многоуважаемая! Сорок лет обучения у своих же учеников рассказали мне очень многое. Вы представить себе не можете, дорогая, насколько многому наставнику нужно научиться у своего ученика. Учителя приходят работать в школы – хорошо ли они подготовлены для такого чарующего действа, как отправление новой личности в мир, где каждый норовит урвать кусок пожирнее? Вот такие дела, барышня. А как с этим у вас, в Союзе, я имею в виду, в России?

Лиза вспомнила вечное ворчанье класса на любого преподавателя любого предмета, и расхохоталась, забыв, зачем пришла. Барнс, довольный, откинулся на спинку вертушки.

– Вот так-то, барышня! Где основы? Где основы, я вас спрашиваю? Где? Нет никаких основ!

Возбудившись, он заходил по маленькой комнатке от двери к платяному шкафу.

– Вот заканчивает студент колледж, и спросите его, что он помнит из… истории, к примеру? Да, спросите! Он вам скажет – была битва при Ватерлоо! О, это он знает – еще бы! Был такой вопрос в билете – когда была битва при Ватерлоо! Он точно помнит, когда она была – в… О боже! Забыл!

Профессор так живо играл речь свою и студента, что Лиза не могла удержаться от улыбки.

– А теперь спросите – почему? Да, почему? Почему он забыл, что это был 1815-й? Это же было в его билете! А я вам скажу, барышня! Я вам скажу!

Профессор застыл на мгновение и вдруг резко поднял свой корявый указательный палец перед носом.

– А зачем ему это знать? Да! Зачем? Понимаете, дорогая? Где основы?

– Профессор, за Вами словно гонится тот самый студент, который не знает про Ватерлоо! – Заливаясь, проговорила Лиза сквозь смех.

– Да, действительно! Как вы правы, милая, как вы правы! Но к чему я веду: кто сказал ему, зачем нужна история? Да, вопрос именно такой – зачем? Зачем ему запоминать эти глупые даты и воевавшие стороны, если студенту доподлинно известно – никогда в жизни более ему не придется сдавать такой экзамен. Вот вы, дорогая, – вам кто-нибудь говорил в школе, зачем нужна история?

Лиза покрутила в памяти школьные годы счастливые, и то, что она нашла, это что «надо быть образованным», о чем и сказала Барнсу.

– Точно, милая! Так они и говорят! Знаете, кто так говорит? Те, кто не знает, зачем нужна история! Именно так, родная! Вот если бы вы спросили у человека, зачем ему еда, а он бы ответил, что для того, чтобы положить ее в холодильник, вы бы что подумали? Вот так-то, барышня! Все это большие оправдания, просто оправдания.