Елена Котова - Кащенко. Записки не сумасшедшего

Вижу, как завотделением бодрым шагом скачет по коридору: кошмарное синтетическое платье аквамаринового цвета с вырезом, поверх него – короткий коричневый твидовый пиджак в клетку. На ногах темные чулки и белые босоножки на шпильке. Вообще-то она миловидна: круглое личико, хорошая кожа, шелковистые волосы лежат на плечах прямым каре. При этом лицо матерой стервы. Обращаюсь к ней по имени-отчеству:

– …Там адвокат пришел, насколько я понимаю. Вы что, решили его не пускать?

– Нет! Не пущу, потому что он хам! Вел себя безобразно, провоцировал меня… оскорблял! А с вами, Котова, я буду общаться в пределах, установленных законом.

– В этих пределах мне положены беспрепятственные встречи с адвокатом, причем наедине.

– Он что, не понимает, что своим поведением вредит вам? Он хочет, чтобы мы вас тут еще на два месяца оставили? Это мы быстро: вызовем судью, прокурора… Он этого добивается? – Стерва не понимает, что в приступе ярости рассказала план своей мечты, а я понимаю, что как бы страстно она ни мечтала его реализовать, этого не произойдет, она испугается. И все же мне не по себе: кто может сказать, где пределы вседозволенности в отношении больных, о которой напомнил ей мой адвокат? И одно это напоминание привело ее в ярость… Боязно… Боязно не от того, что стерва решится тут устроить, как она выразилась, «выездной суд», боязно потому, что я не понимаю, что там за игра вокруг меня затевается. Но тем не менее бодренько продолжаю:

– Зачем вы мне это говорите? Зачем мне вообще выслушивать ваши впечатления от адвоката? Я не могу повлиять ни на его поведение, ни на ваше отношение к нему.

– Вы же его наняли! Вы и отвечаете за его поведение…

Бабу, похоже, снесло с рельс. Чушь почище, чем у нашей хиромантки-душительницы. Понимаю, что жизнь моя теперь, конечно, несколько осложнится, но исключительно в пределах мирка, где царит произвол медперсонала. Начальство гневается, и остальные уже незримо взяли под козырек. Но завотделением не будет полагаться на их понимание. Она проинструктирует их ясно и недвусмысленно, какую именно степень жестокости и устрашения следует ко мне применить. Интересно, она от этого удовольствие получает, что ли?

Через полчаса приносят передачу. На этот раз я даже не успеваю понять, от кого. Главное – шесть двухлитровых бутылок Evian.

– Зачем вам столько воды? В палате ее негде ставить! Сдайте воду на пост и получайте по одной бутылке!

– Я все уберу, не волнуйтесь.

– Куда уберете? В палате места нет. Зачем вам столько воды?

Я не отвечаю. Воду надо убрать, а то потом не допросишься. Удивительно, но на единственную полку, выделенную мне в шкафу, я уже научилась запихивать практически неограниченное количество добра. Ставлю штакетником бутылки, маскирую их халатом. Надо позвонить мерзавцу-адвокату, интересно же, чем он так взбесил нашу эсэсовку. Тот возбужден настолько, что я не могу удержаться, чтобы его не поддеть:

– Вы за территорию-то этого заведения вышли? А то и вас, как психа, заметут.

– Я еду в офис. Завтра уйдет жалоба…

Дальше следует перечисление адресатов… Собянину, прокурору Москвы, еще бог знает куда. Зачем? Симуляция осмысленной активности?

Почему я нервничаю? Хороший вопрос. Ведь я уже поставила на этом адвокате крест. Сознательно ли он провоцировал нашу стерву, или просто куражился, или приехал в плохом настроении… А когда он был в хорошем, кстати? Что о нем думать, я же знаю, что уволю его, как только выйду из Кащенко. Мне уже ясно, какую мерзкую роль он сыграл в моем заточении… Да-да-да. Сыграл, это ясно как день. Правда, чтобы ясность наступила, пришлось оказаться тут. Но ведь она наступила, хоть и такой ценой. Как я раньше не замечала, что он чуть ли не двумя или даже тремя глазами подмигивал следователю, рассказывая ему о моей тонкой нервной организации. Даже слова помню: «Елена Викторовна же не просто так упала. Как это – просто упасть? И руку сломать, а потом и ногу? Это же не просто так, это от нервов. На вас ответственность ляжет!» Даже, думаю, ясно, зачем он это делал. Чтобы потом долго и дорого меня отсюда вызволять.

Так отчего я нервничаю? Не было бы этого инцидента – между адвокатом и стервой, – было бы что-то другое. Я же сказала себе, что провокации – часть применяемых тут методик. А вдруг в ответ на хамство, злобу, безосновательный отказ я начну рыдать, или биться головой об стенку, или наброшусь на медперсонал…

– Лен, чё они к вам сегодня привязались? А кто не пустил вашего адвоката, наша заведующая? А почему? – пристает ко мне новенькая, Галина. Ей интересно. Татьяна Владимировна показывает мне с койки глазами: «Молчи». Все почему-то уверены, что у новенькой интерес ко мне не праздный. Мне от этого тоже неуютно, но ответить себе на вопрос, а чем она, собственно, может мне так уж навредить, что такого рассказать обо мне, чтобы моя жизнь стала существенно хуже, – на этот вопрос я ответить не могу. А кругом все строят большие глаза и предостерегают: «молчи». У нас что, уже у всех тюремный синдром развился?

Иду в «курительно-какательный салон». Там – блондинка из моей палаты, та самая, что давеча рассказывала про «падающих старух», не подозревая, что это современный Хармс… Все больше убеждаюсь, что она тут лучшая: острое чувство юмора, невероятная доброта, прикрытая матерком, удивительная стойкость. Ксения тоже на экспертизе, не знаю за что, знаю только, что тоже уголовка. Мать троих детей: пяти лет, трех и пятимесячного.

Курим, травим анекдоты. Кто-то перемывает кости одной больной, скажем, Тамаре Петровне. Тамара Петровна – бывшая гаишница, медсестрам отдает честь, порой что-то бормочет себе под нос, а порой бросит такое меткое и смешное замечание, что сразу сквозь мутные бледно-голубые глаза проступает личность, характер. По крайней мере, он был. Остался ли сейчас – непонятно.

Ксюха пересказывает рассказ гаишницы. К той, как выяснилось, приходила свекровь, чтобы повезти ее в ресторан… Тамара Петровна ждала, настроилась, а свекровь возьми да и заявись с бородой! Тамаре Петровне стало так стыдно: как же они в ресторан поедут на метро, раз свекровь с бородой? Срам-то какой! Куда ж в ресторан, если свекровь с бородой, как мужик, заявилась? Пришлось им в ресторан ехать на такси, а это такие деньги…

Все катаются со смеху… Грех, конечно, но ведь смешно, не удержаться. И вдруг я вспоминаю свой первый день:

– Девки, я только сюда поступила, хожу еще как чумная, ничего не соображаю, в первый день по отделению. Ко мне Тамара Петровна подходит и говорит: «Надо же, вылитый отец!» А я действительно на отца похожа, не на маму. Я ей обрадованно, на полном серьезе: «Вы моего папу знали?» – а она мне: «А то! На прошлой неделе вместе на кухне у вас пили. В двадцать втором доме». Я ей говорю: «Мой папа умер двадцать лет назад», а она: «Да ладно, не гони…» Потом ущипнула меня за задницу со словами: «Маленькие женщины такие сексуальные», – заканчиваю я рассказ под общий хохот.