Андрей Дорофеев - Возвращение в Атлантиду

Символ Атлантиды горел клеймом в восторженном сердце и Колоска тоже. Но Колосок видел другое.

Он видел, как вырастает мантикора, обычно мягкая и слишком эластичная, из черенка мохового дуба, твердого как железо, но хрупкого на излом, и приобретает лучшие качества видов. Он видел, что весла кораблей третьего и четвертого классов, весом в тело человеческое, грубые и неповоротливые, будучи сделанными из гибрида, уменьшались в весе до хилого чахоточного новорожденного, никак не уменьшаясь в прочности и износоустойчивости.

Он видел решетчатые воздушные остовы жилищ, нерушимые, возводимые за два-три дня, легко перестраиваемые по воле владельца. Он видел кружевные фермы и пролеты мостов, что удерживают на себе тяжесть боевых слонов. Он видел, как легко взлетают в небо легкие и прочные воздушные кони, пришедшие на место тяжелых, металлических, чудом держащихся в воздухе коробок, что Дедал выдумал для опыления злаковых культур и яблоневых садов. Он видел…

Сейчас он видел взрастающее могущество мировой империи, заключенное в маленьком ростке мантикоры, трепещущем на свежем ветре с моря.

Он встал с земли, размялся, сочно похрустел суставами, отряхнул крупицы дерна с расшитого золотыми узорами долгополого кафтана, и вдруг заметил, что справа от него, коленопреклоненный, сидит служка, ожидая, пока Колосок обратит на него внимание.

– Владыка моря и земель окружных, светоч дикого мира, простирающий свои… – служка оборвал форму приветствия, как и следовало делать, когда вышеозначенный владыка махнет рукой, не желая дослушивать, – отец твой преклонив голову, но властно призывает тебя на церемонию обновления молодости.

– Блага тебе, – ответил Колосок, и служка резво убежал докладывать об исполнении.

Колосок же пошел ко двору не торопясь, с ласковой улыбкой гладя ладонью по соцветиям придорожных растений. Сегодня ему исполнилось шестнадцать лет.

В комнату, залитую солнцем из-под грубо обтесанных камней свода окна, деловито зашел петух, наклонил голову, что-то кратко пробурчал и пару раз клюнул что-то на полу. Мудрый Кетлан, чья спина сгорбилась за многие годы корпения над глиняными табличками, тоже пробурчал что-то нечленораздельное.

– Уйди, птица! – бросил он наконец ворчливо, сделав раздраженный жест рукой в сторону наглеца. – Прочь, прочь!

Петух наклонил голову, клокотнул, да так и остался стоять неподвижно, глазея на старца в грязной вшивой мантии бурого цвета.

– Макитири! – жалобно и сипло заблеял старец, выгибая морщинистую шею в сторону двери. – Макити-ири!..

На зов вошел сильно загорелый мальчик в тростниковых сандалиях, набедренной повязке из грубой ткани и небрежно поклонился, тряхнув черными волосами в косичках.

– Плесень на твои глаза! Как здесь появилась эта птица? Кто должен следить неусыпно за тем, чтобы сакральная святость несущих время записей была защищена от нечистых тварей, столь недалеких от тебя? Опять в камешки играл на площади, бездельник? Убери это, да не забудь перед восходом забрать письмена в печь!

Макитири молча взял петуха и утащил.

Поворчав, Кетлан обернулся обратно к столу, где, истекая водой, лежала пластом необожженная терракота. Взяв стек, он облизал сухие губы и стал вспоминать, что сказал ему вестник четыре дня назад. Это была важная новость.

«Так-так… Атлантида… Кажется… Ах, да».

Острие стека коснулось глины и начало выводить пиктограммы.

«Взметнулись столпы воды и закипело море… Крики над водой.. Нет, крики над водой опустим…»

Перед Кетланом, волхвом, магом и звездочетом в одном лице, а также единственным умевшим писать мудрецом ближайших поселков Западной земли, стояла двоякая задача. С одной стороны, у плеча его стоят незримые духи предков, царей, жрецов и великих воителей, которые молчаливо указуют ему оставить их деяния для почитания благодарными потомками. С другой стороны, терракотовая глина добывается Макитири десятью часами ходьбы с двумя тяжеленными торбами на плечах, и сколько проклятий обрушивается на голову верховного жреца селения Тиахуанако, ведает одна Оз. С той же другой стороны, хранилище глиняных табличек с вехами позора и величия и так уже забито и требует краткости изложения.

Кетлан уважал и боялся проклятий мальчишки к атлантской Оз, которую боялись полмира даже после того, что произошло. А также боялся, что духи предков не будут удовлетворены двухсловным описанием победоносной битвы, которую они готовили три года. Сидя теперь перед своими вечными коричневыми табличками, он пытался найти золотую середину.

«Крики над водой опустим… Ага, вот… И выпустила Оз перед кончиною своей на плечах детей своих, упрежденных о гибели матери… Сына одного царского, да сына второго царского, крепостью своею железного… Много. Пишем просто: Выпустила железного воина. Так. Оставшись в бренных телах своих, по воле волн корабль немалый… Куда они пошли, сказал вестник?»

Кетлан потер переносицу, пытаясь вспомнить, куда, как рассказывал ему вестник, они направили свой путь, но не вспомнил. Как из памяти вышибло.

«Ладно. В море атлантическом не стало покоя, собирает Посейдон жатву свою, а внуков на грудь мощную заберет и подавно. Пишем: Направили путь свой на северную сторону».

Кетлан довольно распрямился. Не он ли властитель судеб великих? Но тут же, испугавшись мысли, согнулся обратно. Теперь он начал мучительно вспоминать, был ли у Тритона третий сын и говорил ли вестник что-нибудь о нем. Кетлан решительно не помнил. С другой стороны, у Кетлана было четкое представление, что у царей должно быть три сына. Вот у него самого три сына, например. У родича Макитири, Ганауко, вождя прибрежного племени ловцов жемчуга, тоже три сына. Два сына, третья дочь. Неважно. К тому же царя как зовут, или звали? Звали Тритон, а это четко указывает, что у него должно быть три сына.

«Что же делал третий сын? Он должен был последовать воле отца. Хорошо. Так и пишем: Третий сын последовал за ними».

Вот теперь история была полна и правдоподобна, и Кетлан почувствовал удовлетворение от хорошо и с небольшими затратами проделанной работы. Ему жутко захотелось нектара, но оставалось дописать заверение. Кетлан собрался с силами и снова склонился над столом.

«Сию заверяю, коленопреклоненный перед мудростью времен Кетлан, жрец Тиахуанако, верность записанных событий, кои переданы в дар векам для поклонения мудрости и поучения столь же незамутненными, словно видел их свершение собственными глазами».

Как ясноокие орлы, бдя за мелочными земными делами с высоты своего полета, рассекают небесную гладь еле видимой точкой, так, паря с расставленными крыльями, бороздил атлантические просторы над Атлантидой гордый альтагир.