Инга Мицова - «Идите и проповедуйте!»

– Идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари! – раздался голос Равви.

Теперь Он смотрел на них властно и строго.

– Кто будет веровать и креститься, спасён будет, кто не будет веровать, осуждён будет.

Каждое Его слово пронзало душу и откликалось в сердце.

– Дана Мне всякая власть на небе и на земле, – слышали они, – и так, идите научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа. Уча их соблюдать всё, что Я повелел вам.

Они клонили головы до земли в знак того, что всё поняли и всё сделают. Но печаль, страшная печаль сжимала сердца.

– Не отлучайтесь из Иерусалима, – строго наставлял Равви, глядя на склонённые головы, – но ждите обещанного от Отца, о чём вы слышали от Меня.

И, как в прежние времена, Он немного помолчал, будто взвешивая, насколько они поняли то, что Он им сейчас сказал.

– Ибо Иоанн крестил водой, а вы через несколько дней после сего будете крещены Духом Святым.

Он опять замолчал, глядя на их склонённые головы.

– И се, Я с вами во все дни до скончания века, – закончил Он Свою речь.

– Не являешь ли Ты нам сейчас Царство Небесное? – вдруг вскрикнул Пётр, вскидывая голову и неизвестно отчего прикрывая глаза рукой.

– Не дано вам знать, – тут же откликнулся Иисус, – когда наступит Царство, но идите и проповедуйте.

Голос Его был по-прежнему строг и требователен.

«Господи! – хотелось крикнуть Петру. – Улыбнись нам!»

Но он не смел.

Облако надвигалось на них, и что-то неуловимо напомнило всем троим, Петру, Иоанну и Иакову, тот миг, когда на Ермоне Равви явился им в сиянии и славе. И чем ближе надвигалось облако, тем лучезарнее сияло Его лицо, тем ослепительнее становился белый хитон. Белое облако тихо стлалось по горе. Вот оно подползло к Равви, поглотило Равви, вот Он стал удаляться. Он поднял руку и благословил их, и тогда всем Его ученикам показалось, что на глазах Его блеснули слёзы.

Они сидели не шевелясь, бездумно, не ожидая более Равви. Молчали.

В солнечных лучах внизу утопало селение Вифания, а по другую сторону шумел город, в который им надлежало возвращаться. Над городом царил сверкающий купол Храма. А Равви исчез.

Не сговариваясь, они пошли прочь от Гефсиманского сада, спустились к долине Кедрона, обходя стены города с восточной стороны, забирая на юг. В молчании миновали Силоамскую башню, оставили по левую руку гору Соблазнов, прошли под сводчатыми Воротами источника. Слышно было, как в Силоамском источнике плещется вода, доносился людской гомон. Город жил своей жизнью. Но что им было до того?

– Мы Его видели в последний раз. Мы Его видели в последний раз, – твердил про себя Пётр и, приблизившись к крепостной стене, перед тем как войти в ненавистный город, стал биться головой о камень. Он хотел кричать и плакать, кричать и плакать. И только сознание, что он ведёт себя как женщина, как Мария из Магдалы, отрезвило его.

– Мы Его видели в последний раз, – проговорил Пётр, вытирая слёзы.

Все стояли потрясённые, не двигаясь, и только Филипп молча приблизился к нему, бережно вытер окровавленный лоб и аккуратно завернул покрывало, чтобы скрыть следы крови.

– Мы его видели в последний раз, – шептал Пётр, глядя на Филиппа, будто только ему поверял свою ужасную тайну.

Это были первые произнесённые слова с того момента, как Равви исчез.

Уже подходя к дому Марка-Иоанна, Матфей обнял Петра и произнёс:

– «И восшёл на высоту, пленил плен, принял дары для человеков, так чтобы и из противящихся, могли обитать у Господа Бога».

– Да, – подхватил Иоанн. – «Сказал Господь Господу моему: “Сиди одесную Меня”».

Иоанн печально подумал: возможно, всё сказано о Равви в псалмах, но единственная вещь на земле, которая осталась от Равви, – это пелены, что лежали в пещере, свёрнутыми, после Воскресения. Хотел было спросить, где те пелены, но, взглянув на Петра, не осмелился.

Никодим вышел из Красных ворот и медленно спустился по лестнице. Из внутреннего двора Храма неслось пение левитов, ещё шла служба. Постукивая посохом о мозаичный пол, он направился к притвору Соломона. Подняв голову и отведя рукой покрывало, Никодим бросил быстрый взгляд на Царский портик и на мгновение задержался у двери, ведущей в Малый зал. Обеими руками опершись на высокий посох, так что рукав его верхнего одеяния задрался и обнажил охватывающие руку до локтя теффелины, Никодим задумался.

– Я уже не помню, как Он это сказал, но я помню, – шептал он, всё так же вздёргивая плечи и не замечая молодого книжника, который, почтительно распахнув дверь, ожидал, когда мудрец-хаким войдёт в Зал заседаний Синедриона. – Я помню, что именно этот смысл был в Его словах. Почему я сегодня так ясно это вспоминаю?

Никодим наконец заметил молодого человека, который всё ещё придерживал рукой тяжёлую дверь, со степенным достоинством выпрямился, наклоном головы поблагодарил и не спеша пошёл вдоль притвора Соломона, направляясь к западным воротам.

– Да, Он был Пророк, и я Его любил. Я Его любил, – повторил Никодим, осторожно ступая и стараясь не поскользнуться на мраморном полу. И тут он увидел Петра. Позднее Никодим часто спрашивал себя: откуда у него сразу возникла полная уверенность, что это один из учеников Равви Иисуса из Галилеи?

– Пойдём отсюда, – заглядывая старыми проницательными глазами в чёрные напряжённые глаза Петра, проговорил тихо Никодим. – Пойдём, – повторил он, стараясь придать ласковость взгляду. Он даже сделал жест, будто намеревался взять Петра под локоть.

Пётр растерялся. Он видел перед собой богато одетого старейшего члена Синедриона, который наверняка принимал его за другого. А может, и того хуже – был доверенным лицом Первосвященника и хотел его арестовать.

– Пойдём, я расскажу, как окончил свою жизнь предатель.

Пётр качнулся.

– Иуда? – хрипло выговорил он. – Ты знаешь, с кем говоришь? Со мной мои товарищи.

И тут Никодим заметил ещё трёх учеников Равви.

Они прошли под сводчатыми стенами башни Иоанна, вышли на мост Ксиста, прошли площадь и медленно двинулись вверх по улице. Пётр шёл как в тумане, уже издали отмечая среди домов дворец Кайафы, с большими окнами, забранными решётками. Да, где-то здесь он грыз землю зубами, стеная и плача. Пётр остановился и вытер пот. Опять мелькнула мысль, что Никодим заодно с Первосвященником, но сейчас это почему-то не казалось важным. Пётр продолжал оглядывать забор, отыскивая место, где тогда, страшась лунного света, он зарывался лицом в траву от отчаяния и боли. Фома, толкнув Петра, тихо спросил: