Инга Мицова - «Идите и проповедуйте!»

Они не крикнули, как тогда: «Можем».

Они уже знали, что не всё могут.

Вместо этого Иаков сказал:

– Сорок дней… Закон учит, что сорок – не простое число. Вспомни, – говорил он, обращаясь к Иоанну и не глядя на мать, которая опять было собралась подняться к Марии и опять была остановлена сыновьями, – вспомни. Сорок дней длился потоп. Сорок лет ходили по пустыне, ведь Сыны Израилевы ели манну сорок лет, доколе не пришли к пределам земли Ханаанской. Сорок лет царствовали Давид и Соломон.

– А Илия? Илия? – перебил его возбуждённо Иоанн, понимая, что завтра произойдёт что-то важное – может, явится опять Равви, а может, даже наступит наконец Царство Божие. – Вспомните про Илию! Вспомните! – кричал он так, что Мария, Мать Иисуса, медленно спустилась к ним. Иоанну показалось, что Её лицо стало чуть светлее, а глаза, Её необыкновенные, как серп луны, глаза, стали напоминать прежние.

– Что ты кричал, сын Мой? – обратилась Мария тихо к Иоанну, видимо пересиливая себя и всё же называя его так, как велел Тот, Другой. – Что ты кричал?

– Я… я, – растерялся Иоанн, – я только хотел сказать, что завтра сорок дней, как Ты нам всем напомнила. И что сорок – это священное число, и что вот пророк Илия, например, шёл к горе Хорив сорок дней.

Саломея, которая жаждала вернуть уважение детей и чувствовала себя неловко после того, как сыновья не пустили её наверх, и, возможно, впервые ослушались, произнесла по памяти из Книги Царств:

– «И возвратился Ангел Господень во второй раз, коснулся его и сказал: встань, ешь и пей, ибо дальняя дорога пред тобой. И встал он, поел и напился и, подкрепившись тою пищею, шёл сорок дней и ночей до горы Божией Хорива».

– Мария, – сказал Иоанн, – надо поесть. – И настойчиво повторил: – Надо поесть.

Мария покачала головой.

И тем, как спокойно Она поглядела на него, как махнула слабою рукой, Она напомнила ту, что шла с пальмовой веткой впереди свадебной процессии в Кане, когда была посажёной Матерью Фамари и Симона-кананита.

– Нет, – повторила Она тише, – Он постился сорок дней в пустыне, после крещения. – Мария хотела сказать, как Её поразил преображённый вид Иисуса, когда Он явился на свадьбу в Кане, после крещения, но вместо этого произнесла: – Он постился в пустыне под зноем и холодом среди диких зверей. Неужели Я не могу выдержать здесь эти сорок дней?

Она мягко взглянула на Иоанна и опять поднялась к Себе наверх.

А они ещё долго сидели и перебирали про себя, что в Священной истории произошло в течение сорока дней, – и последнее, что могли вспомнить, – это сорок дней и ночей, что Моисей провёл на горе Синай.

– «И сказал Господь Моисею: взойди ко Мне на гору, и будь там, и дам тебе скрижали каменные, и закон и заповеди, которые Я написал для научения их. И взошёл Моисей на гору, и покрыло облако гору. И слава Господня осенила гору Синай», – проговорил тихо и задумчиво Иаков, радуясь тому, что всё вспомнил, слово в слово.

– «Моисей вступил в середину облака и взошёл на гору, и был Моисей на горе сорок дней и ночей», – добавил Иоанн, улыбаясь, глядя на брата и чувствуя, как потрясение от встречи с Марией улеглось где-то на дне души и стало легко и просто.

На следующий день рано утром братья Зеведеевы отправились в дом Марка-Иоанна, что в Нижнем городе, где они провели последнюю ночь с Равви 14 нисана. Ученики, которые ночевали в этом доме, сидели кругом на полу, поджав под себя ноги, и молчали. Казалось, они потеряли уверенность и не знали, чем себя занять, а может, даже у некоторых закрался вопрос – зачем они вообще здесь находятся? Здесь, в Иерусалиме? Не мог же Пётр сказать, как говорил в Галилее: «Вы как хотите, а я пошёл удить рыбу».

Они сидели, перебирая воспоминания. Вспоминать вслух о том, что происходило тогда в этой комнате, казалось святотатством. Казалось, всё рассыплется в прах, как только они начнут вспоминать подробности. Они ясно помнили, как пахло розами, как тьма заполняла комнату, как вместе с тьмой вползал невидимый ужас, как вдруг в окно глянула полная луна, нарисовав на столе, уставленном яствами, решётку от окна. Как Иуда, странно усмехнувшись, покинул комнату. Теперь всем казалось, что они ясно чувствовали, что Равви ждёт неминуемая и скорая смерть.

Так сидели они долго. Наконец после долгого тягостного молчания Пётр не выдержал:

– Тогда я смотрел на светильник, и вдруг он моргнул под моим взглядом, мне ясно представилось, что я буду ещё много раз служить причиной тьмы.

– А я-то Ему говорю, – всхлипнул Филипп, – «Покажи нам Господа, и будет этого довольно». А Он провёл рукой по моей голове и говорит: «Столько Я был с вами, и вы не узнали Меня».

– Шолом!

Нет, они не могли ослышаться! Это был Его голос!

– Шолом!

Чувствуя, что Равви стоит рядом, и страшась взглянуть на Него, ученики оцепенели, зная наперёд, что не надо задавать вопросов, а только ждать – ждать, пока хватит сил.

– Следуйте в Вифанию. – Это был Его голос.

Впервые со дня распятия Иоанн страстно пожелал, чтобы Мария – Мать – была сейчас здесь и видела и слышала Сына.

Молча, сосредоточенно они двинулись по улицам Иерусалима.

Впоследствии они не могли никогда вспомнить, как покинули город, через какие ворота, как перешли через Кедрон. Чем дальше уходили от города, тем быстрее шли и на гору уже взбежали. Вниз по западному склону, пестрея зеленью, уходили виноградники, обрываясь у Вифании. Маленький дом на краю села за каменным забором открылся их взору. Перед глазами возникла маленькая «чёрная курчавая овечка» – Мария, которая вылила миро на Его голову.

– Господи, Ты всё знал, – взмолился Пётр, не отрывая взгляда от дома в Вифании. – Прости нас.

И не успел договорить, как почти рядом, всего в нескольких шагах, возник Равви. На этот раз Он не был похож ни на рыбака, который предлагал им рыбу на берегу, ни на далёкого, почти невесомого Равви, Который явился на горе Курн-Хаттин, ни на незнакомого путника, идущего в Эммаус. Но хотя сейчас Он был прежний Равви в белом хито не, с цветной перевязью на голове, все чувствовали, что туда, где Он стоит, они не могут приблизиться. Будто невидимая сеть раскинулась между стоящим Равви и ими, упавшими на колени. Какое-то время Он молча оглядывал их, и казалось ученикам, что для Него, как и для них, нет большего счастья, как глядеть в глаза друг друга.

Как хотелось приблизиться к Нему! Вспомнить вместе проведённую жизнь! Дотронуться до Него! Но сеть, невидимая сеть была раскинута между ними и Равви.

Внизу шумел город. Где-то неподалёку высилась засохшая смоковница, рядом шелестел Гефсиманский сад своими древними оливами, всё здесь было связано с Равви. Сколько раз они ночевали под открытым небом, чутко прислушиваясь к шагам Равви! Здесь Равви предсказывал, что их ждёт, сидя вон там, внизу, откуда открывался вид на город. Тогда Пётр лежал у Его ног, почти уткнувшись в Его ступни, а рядом сидели Иоанн и Иаков. И вот сейчас, здесь, на камне стоял любимый Равви, но приблизиться к Нему не было никакой возможности. Он уходил, и это они если не понимали, то чувствовали всем сердцем. Если бы их спросили, что их ожидает, каждый бы не задумываясь ответил: следовать, как и прежде, за Равви. Но в глубине души они знали – Он с ними прощается. Уходит. Это было столь ужасно, что они, замерев, молча, не отрывая взгляда, смотрели на Него.