Станислав Венгловский - Пушкин, Гоголь и Мицкевич

На зиму, понятно, сечевики возвращались поближе к знакомым местам, где обзаводились имуществом, семьями, содержали какое-никакое хозяйство, старались развивать даже промыслы. При всем этом нещадно сорили деньгами, дожидаясь малейших признаков очередной весны, чтобы опять очутиться за так и манящими их Днепровыми порогами. И не в одиночку спешили туда. Сманивали таких же, как сами, буйных сорвиголов.

Становище свое казаки называли Сечью – от глагола «сечь», «делать засеки в лесах», покрывавших в те годы почти все днепровские острова. А поскольку становище это располагалось за порогами, то Сечь, естественно, обретала вдобавок эпитет «Запорожская». Первым ее местонахождением, как считалось в XIX веке, сделался остров Большая Хортица. Правда, впоследствии выяснилось, что на Большой Хортице Сечь никогда не базировалась, при этом довольно часто меняла места своего пребывания, поскольку казаки представляли собой большую помеху в глазах их соседей.

Прежде всего, пожалуй, неудобство сосуществования рядом с ними ощутило на себе турецкое правительство. Изготовив челны, так называемые чайки [18] Некоторые наши современники в этих «чайках» воочию видят прообразы нынешних подводных лодок. , обитые по бортам свежесрезанным камышом, запорожцы спускались вниз по Днепру. Продвигаясь вдоль морских побережий, достигали нередко самого Стамбула, сея повсеместно смерть, разрушения, грабя всех подряд и тем самым демонстрируя свое величайшее презрение к чужим обычаям и богам. Провозгласив себя защитниками православия, освобождали невольников, иногда, правда, вопреки желанию последних, уже как-то невольно ассимилировавшихся со своими поработителями.

Турецкий султан, одобряя набеги собственных вассалов, совершаемые по отношению к славянским людям, с возмущением писал о запорожцах польскому королю, в подчинении у которого находились, как правило, днепровские пороги и острова, а равно и их обитатели. Все это вызывало напряжение в международных связях. Доходило до того, что «визиты» казаков припадали на самые неподходящие для того моменты: скажем, когда в Стамбуле пребывали как высокие королевские послы. А послам постоянно вменялось заверять султана и его приближенных, что подобных казацких нападений впредь никогда не будет.

Польское правительство, надо сказать, будучи крайне обеспокоенным ответными нападениями турок и крымских татар, выплачивало Порте богатую дань, называемую, правда, всего лишь подарками. Но могли ли эти «подарки» удержать татар и турок от аналогичной реакции на дерзости запорожцев? Более того, запорожцы под разными предлогами вторгались в украинские земли и нередко вели себя в них как настоящие вымогатели, полагая, что православное население и без этого перед ними в неоплатном долгу, как перед своими защитниками.

Каждый раз, когда казаки вторгались в пределы каких-нибудь воеводств самой Речи Посполитой, к ним присоединялись деклассированные элементы, готовые также сражаться за свое место «законное» под солнцем, не останавливаясь перед любыми жестокостями. Они получали название гайдамаки – опять же тюркское слово, означавшее «гонители», даже «грабители», «насильники». Особую роль гайдамаки сыграли в войске Богдана Хмельницкого, ядро которого составляли истые запорожцы. Зверства гайдамаков порой вызывали резкую отповедь самого Богдана Хмельницкого. Дошло до того, что однажды он повелел схватить Максима Кривоноса, самого энергичного гайдамацкого предводителя, и приковать его к пушечному колесу. В числе «подвигов» Кривоноса назывались приказы содрать кожу с пятнадцати тысяч евреев в городе Немирове. Просперу Мериме, автору специальной работы о Богдане Хмельницком, данное число казненных евреев показалось просто фантастикой.

Как бы там ни было, но то благоговейное отношение к запорожцам, которым впоследствии были переполнены произведения устного фольклора, выработалось уже впоследствии, когда все плохое и подозрительное поросло уже высокой и жирной травой забвения. В народной памяти осталось только действительно благородное, чистое, достойное славы и всяческого уважения.

Польские короли издавали один за другим указы, запрещавшие ходить в «Туреччину», – но это ничуть не меняло дела. Положение изменилось в лучшую сторону, когда король Стефан Баторий ввел в украинских землях так называемое реестровое казачество. Казаками объявлялись лишь те обыватели украинских территорий, которые попали в строгие реестровые списки. Они зачислялись на королевскую службу, из казны получали жалованье.

Забегая вперед, укажем, что казачество в целом, в том числе запорожское, оказалось решающим фактором в сохранении украинцев как нации, в сбережении ими православной веры. Как утверждалось в «Истории русов», как происходило на самом деле, к XVII столетию все верхние слои украинского общества, высшее православное духовенство, были полностью «окатоличены». Без воздействия казачества, вдохновляемого священниками, которые, несмотря ни на что, оставались верными заветам предков, процесс этот стал бы абсолютно необратимым.

Однако в дальнейшем запорожское казачество сделалось помехой в планах русских царей, в стремлениях последних к централизованному государству. При Петре I украинское казачество было слишком здорово ущемлено в своих правах и возможностях. При Екатерине II, после подавления пугачевского бунта, который запорожцы с готовностью поддержали, Сечь была ликвидирована полностью (1775). Остатки «братчиков» перетекали на Дон, Кубань, Терек, на Дунай. В большинстве случаев они послужили там базой для местного казачества, которое сыграло важнейшую роль в защите государственных границ, в сохранении спокойствия и порядка во всей огромной Российской державе.

В XIX веке запорожские казаки овеяны были дымкой романтики. Новая украинская литература, особенно в лице Тараса Шевченко, прославляла их на все лады. Однако славословие это не стало всеобщим. Известный уже Пантелеймон Кулиш, поначалу ярый козакофил, в конце концов переменил свои взгляды и написал стихотворение с благодарностью Екатерине II, в которой прославлял ее ограничительную по отношению к Украине политику. «Спасибо, мама, что ту гадюку ты задавила…» Под гадюкой Пантелеймон Александрович понимал Запорожскую Сечь.

Так что же все-таки было известно литератору Гоголю-Яновскому об украинских казаках, в частности – запорожских, когда принялся он за повесть, ставшую впоследствии знаменитой, в которой именно запорожцы выступают главной движущей силой?

Мы, наверняка, уже убедились, что специальной научной литературы по данному вопросу в те поры почти не водилось. Знания автора повести «Тарас Бульба» базировались в основном на фольклоре и на бытовавших в народе преданиях, слухах, личных воспоминаниях. Гоголь-Яновский знал одно: своих сыновей казаки отдавали в учебу, считая это вопросом личного престижа, однако не усматривая в том для себя никакой абсолютно пользы. Быть может – вполне справедливо. Система образования тех времен носила преимущественно схоластический характер. Сочетание знаний с военной выправкой, с умением пользоваться, владеть оружием, с походным образом жизни, казалось полнейшим нонсенсом.