Станислав Венгловский - Лжедмитрий

Да ведают потомки православных

Земли родной минувшую судьбу,

Своих царей великих поминают

За их труды, за славу, за добро —

А за грехи, за тёмные деянья

Спасителя смиренно умоляют.

небе над чёрным лесом прорезалось яркое пятно. Там поднимался кроваво-красный месяц. Так выглядит натруженное око.

И вслед за этим от леса отделились и бросились наперерез проворные тени.

— Бежим?

— Бежим!

За спиною вопили отчаянными голосами. Будто всё уже окончательно пропало.

Но пока ты отстоишь далеко от места, где скрывается опасность, если колени твои наполнены силою — у тебя ещё достаточно надежд укрыться от беды.

— Бежим!

Новый крик стеганул по ногам. Ноги понеслись удивительно легко, как никогда ещё прежде.

— Стой! Стой! — раздалось вдруг властным и грубым голосом.

Он бежал не оглядываясь. А когда оглянулся, то увидел, что люди, находившиеся ближе к опасности, — остались далеко позади. Погоня их не задела.

Погоня устремилась за ним. Взопревшим ухом уловил тоскливый волчий вой из ближнего леса. И тут его сбили с ног — одним ударом.

Затем куда-то тащили. Злодеи держали за руки железными пальцами. Он едва успевал переставлять обмякшие после ударов ноги. Он понимал, что сейчас убежать не смог бы. Даже со свободными руками.

А месяц вдруг спрятался. Сгущалась ночь. Снег под ногами шевелился, как вздыбленная шерсть на звериных спинах. Снег мешал ходьбе.

Короткая передышка наступила перед громадными тёмными воротами. За высокими заборами зловеще рычали псы.

Злодеи постучали с особым почтением, и там, за воротами, долго не улавливалось никаких признаков того, что стук услышан.

Один из злодеев между тем обронил:

— А что? Не пора?

— Надо, — ответил спокойно другой. — Пора. А то подумают, будто хлеб наш лёгок.

И тут же новый страшный удар потряс пленника. Удары сыпались один за другим. Осталось понимание, что надо беречь голову. Пленник прикинулся бездыханным.

Его подняли с размякшего снега и понесли.

Однако он и дальше держал себя очень умело. У злодеев не возникало сомнения: они несут беспамятного человека. И всё. Они не подозревали, что до него доходит каждое слово.

Впрочем, слов было немного.

— Хорошо ещё, что Данила руку не приложил, — сказал уже знакомый грубый голос. — Не то было бы незачем нести.

— Да, я отчаянный, — похвалил сам себя тот, кого назвали Данилой. — Я такой.

Третий злодей подал голос смехом.

Первый добавил:

— Очухается...

Пронесли ещё какое-то расстояние. Спускались по ступенькам. Стучали сапогами. Отвечали на вопросы. Наконец со всхлипыванием и стоном скрипнула тяжёлая дверь — и его бросили на каменный пол. Так на монастырской кухне швыряют оледенелые дрова, спеша поскорее выставить к огню озябшие руки. А дверь всхлипнула снова и закрылась со страшным грохотом.

Через какое-то время узник открыл глаза. Его окружала тьма. Чуть приподнявшись, он попытался утереть рукавом пот с лица, но этот пот был липок и не поддавался. Тогда он понял, что на лице у него вовсе не пот, но кровь и что с этим ничего сейчас не поделать. Он подсунул под голову второй рукав своей одежды, который, помнилось, был пошире, и вскоре погрузился в зыбкое забытье, слегка постанывая от боли.

Разбудил новый грохот дверей.

В руке у вошедшего качался фонарь.

— Ах ты, Господи, — завис дребезжащий стариковский голос. — Что за образина... Ну-ка давай её скорее... Велено привести в человеческое подобие... Потому — там не любят непорядок...

Вошедший опустил фонарь на пол. В руках у него появился кусок рогожки, которой он с усердием провёл несколько раз по лицу узника, но тут же отказался от своей затеи.

— Да, — махнул старик рукою. — Ничего не придумаешь. Ещё хуже. Харя на месте. С потылицей не перепутаешь. Потому что потылица волосатая. А кровь на харе сама сойдёт с божьей помощью. Дай только срок... — И тут же старик поинтересовался с невольным восхищением:

— Неужто, милок, с такими бугаями не убоялся сцепиться? Господь с тобою! И как только жив остался? И все они, три брата, такие. Особливо Данила... Таких бы в службу Малюте Скуратову. Пускай моё слово Малюте не в укор. Пускай на том свете не серчает. Полютовал он при батюшке Иване-то Васильиче... Зверь был...

— А где я, дедушка? — спросил наконец узник, усаживаясь на полу.

— «Дедушка»? — вздрогнул старик. — А таки дедушка... Чай, лет сорок от роду... Да того, болезный, знать тебе не велено. Заказано, коль ничего не поведали. А мне неохота на дыбу. Нагляделся на муки... Нанюхался христианской кровушки... Э, да ты ещё и в чернецком чине? — добавил он, поглаживая одежду узника. — Ах, Господи! Нешто дозволено бить чернецов смертным боем? Ой-ой-ой! Грехи наши... Пойду-ка я, что ли, да хоть водицы тебе принесу. Авось и мне на том свете зачтётся...

Оставив фонарь на полу (знать, известна здесь каждая щель в стене), старик куда-то поплёлся, плюя себе под ноги и беззлобно ругаясь.

Узник попытался оглянуться вокруг, но, кроме каменных стен, ничего не различил.

А между тем за дверью раздались уже чьи-то шаги. Это явились вчерашние злодеи.

— Жив, — проворчал один из них. — Вставай и пойдём.

Двое других злодеев держались у порога. Ото всех пришедших несло запахом перегара и кислой капусты.

Узник, поднимаясь, вбирал голову в плечи. Однако злодеи сегодня показались спокойными. Никто не хватал за руки. А только распределились они так, что один устремился вперёд, как бы указывая дорогу, а двое поотстали и плелись позади узника.

Поднялись сначала по тёмной лестнице. Затем пробирались по узкому проходу, скупо освещённому из зарешеченных отверстий. Но шли недолго. Вскоре узника втолкнули в дверь, и он очутился в полутёмном помещении. На громоздком дубовом столе гнулась под собственной тяжестью высокая ещё свеча. Огненный хвост на ней попытался оторваться от своего основания, но ничего не получилось, и он отчаянно, по-бабьи, затоптался на месте.

— Подойди сюда, — раздался голос.

Это сказал человек, сидевший в тени. Лицо его утопало в густой бороде. В руках он держал гусиное перо, которое время от времени пихал в чернильницу.

Узник, заметив на полу под ногами свежие влажные пятна, не смел их перешагнуть. Но подтолкнули в плечи приведшие злодеи.

— Зачем украл боярское добро? — нехотя и равнодушно спросил бородач.