Владимир Владыкин - Пущенные по миру

К Фёдору за советом она больше не обращалась, тая в душе на мужа сильную обиду ещё с того раза, когда он оставил жену в беде со всеми ее ожидавшими трудностями. Со временем он осознал, что был неправ, выказав необоснованную, совершенно неуместную ревность. Хотя по неважному настроению жены он сам замечал, как нелегко ей, бедной, но поначалу лишь молча сочувствовал; собственно, с первого дня её председательства он ломал голову над тем, как помочь ей в налаживании колхоза.

Вскоре после избрания Екатерины председателем он стал замечать, что к нему изменилось отношение односельчан – он улавливал в их обращении к нему некую почтительность с заискивающим оттенком. А спустя время до него стали доходить слухи: если бы жена не была председателем, его бы давно загнали в колхоз. Это нелепое утверждение выводило его из себя. Но в том, что он не ушёл с узловой станции, не было никакой заслуги его жены, ведь все односельчане знали, что там он работал еще задолго до наступления коллективизации. Конечно, отчасти Фёдор испытывал вину, что не включился в колхозное строительство, но не стал просить жену разъяснить злоязычникам, что работать стрелочником вовсе нелегко, так как малейшая оплошность может привести к крушению поездов. Он опасался спрашивать у жены, знает ли она о том, что говорят о них. Но так как он не любил порочащие его достоинство сплетни, однажды чуть было не стал отговаривать жену бросить должность, а на её место пусть подберут другого человека, и тут же понял, что ей надо самой принимать решение, а ему надо морально поддерживать жену.

– Ничего, ничего, Катя, нельзя отчаиваться, крепись, – он расхаживал по горнице, сворачивал на ходу самокрутку и наставительно рассуждал: – Надо немного потерпеть, бросить легче всего. А потом злые люди скажут – духу не хватило, пустила дело на самотёк, а это не по-советски, опыт и навык приходят в работе…

Екатерина удивленно слушала высказывания мужа и про себя радовалась: «Боже, неужели он меня понял?» А ведь думалось, что Фёдор приревновал ее к председательству. Мол, она баба и вдруг над ним возвысилась, став на селе первым лицом. И то правда: не успела над всеми почувствовать свою власть, как неожиданно начала воспринимать себя по-новому, будто нет тебя прежней и кто-то тебе подсказывает, что и как отныне нужно делать и говорить, и от этого непривычного ощущения тотчас выросла в собственных глазах. Однако скоро с этими представлениями пришлось расстаться: ведь не успела столкнуться с первыми трудностями, как снова пришлось спуститься с небес на землю. Впрочем, с первых дней она сполна ощутила, какой тяжкий груз с её же помощью на неё взвалили, так что одно время казалось, словно её нарочно решили проверить: сможет ли она управлять коллективом? А если впряглась в колхозный воз, значит, сама согласилась. И теперь все от неё ждали перемен к лучшему, как будто только она, и никто другой, должна всех осчастливить. А между тем Фёдор продолжал:

– Там, наверху, думаешь товарищу Сталину легко? При Ильиче война, разруха, а вот выстояли; Сталин призвал народ выйти из отсталости. И когда буржуев потеснили, приступили восстанавливать народное хозяйство. Ещё нэпманы, паразиты, орудуют, норовят свою экономику навязать, а нам такие толкачи не нужны. Нынче всякая сволочь с нами больше не совладает! Старые порядки извели навсегда…

– Ох, Федя, что ты говоришь, да мне ли выводить людей из отсталости, – слушала, слушала и прервала своего речистого мужа. Уж очень он любил рассуждать отвлечённо, не видя, что происходило кругом. Ей всегда манилось упрекнуть его, что ему на станции намного легче, чем ей. Разве можно переубедить Ивана Макарова. – Попробуй, Федя, скажи ему про сознательность, которую я должна прививать колхознику, так он тебе с плеча про единоличную жизнь и что лучшей жизни он для себя не представляет. Он услышал о статье товарища Сталина и хочет выйти из колхоза, потому что имеет такое право. А вчера напился пьяным и не явился на наряд…

– Макаров был всегда хитрым, а сам дурак! – отрезал Фёдор, не могший до сих пор простить ему Феню. – Никто за ним не пойдёт. Хоть он мужик и работящий, я его всерьёз не принимаю…

– В том-то всё и дело, зачем так орать, меня позорить. Ты был на дежурстве, так он перед нашим подворьем стал выкрикивать: «Долой колхоз и всю коммунию, давай единоличную жизнь!» – шёпотом продолжала она. – А что мне скажут, если в район дойдёт? Но самое страшное, что Макаров такой не один. Я его понимаю, но поддержать не могу.

Фёдор невозмутимо долго раскуривал цигарку, а Екатерине казалось, это он нарочно не отзывался, словно в душе что-то замышлял. Но он собирался с мыслями и потом тихо и осторожно изрек:

– Это понятно, если бы издали указ о добровольном возврате к старой жизни и раздаче людям всего имущества, многие побежали бы из колхоза со всех ног. А с другой стороны, беднякам деваться некуда. Но тогда почему бы побежали остальные? Да всё очень просто: к колхозной жизни людям трудно привыкнуть. Народ всегда мечтал о богатых подворьях, только при единоличной жизни расправили плечи, стали крепнуть – и вдруг власти снова стали людей прижимать. А если бы этого не случилось, мог бы народиться новый имущий класс… Хотя, с другой стороны, единоличная жизнь давала всем одинаковые возможности работать на себя, только не ленись, ведь я это испытал на себе. Зато колхозам государство станет выделять новую технику, сейчас налаживается выпуск, а появятся в большом количестве комбайны, трактора, сенокосилки, большие плуги – колхозы быстро наберут силу, поэтому за ними будущее села…

– Федя, ты меня, пожалуйста, не агитируй, я сама давно состою в наметовской агитации, – перебила она мужа. – Ты бы лучше Макарова подучил, – закончила она, облегченно вздохнув.

– Мне с Иваном доводилось толковать, когда-то он защищал нэпмана-буржуя, а теперь, когда времена изменились, он жалеет, что их вырубили под корень. Вот и намедни мне говорил: «Советская власть хороша, да больно хитрая». «В чём именно?» – спрашиваю я, а он отвечает: «Да очень просто: одной рукой даёт, другой отбирает. Вот ещё вспомянете Ивана, что вернётся единоличная жизнь, вернётся!» – Я его слушал, как малое дитя…

– А что, Федя, ежели он окажется прав? – не то обрадовалась, не то ужаснулась она.

– Возвращения уже не произойдёт! Реки вспять не текут, а всё, что мешает их течению, они сами уносят, не то давно бы их не стало, затянуло бы густым илом. Так и наша власть: в обиду не даст, что наметила, то и сделает…

– Жизнь, Федя, не река, зачем её уподоблять реке? Это легко тебе говорить, а попробуй на деле, воплоти задуманное. Думаю, статья Сталина только мешает…

– Цыц! – Фёдор приблизился почти вплотную к жене и заговорил тихо: – Смотри, Нина из-под одеяла выглядывает, притаилась, курносая, и всё глазёнками постреливает —наш разговор ей любопытен.