Владимир Владыкин - В каждом доме война

Ещё до обмена хатами, произошедшего незадолго до начала войны, Екатерина недолюбливала Прасковью за её всеядное стремление лезть в душу, встревать в дела, и ещё у неё была склонность сплетничать и оговаривать. Хотя в то время она соприкасалась с ней лишь по работе в полевой бригаде, да и то старалась по возможности не заговаривать с Прасковьей. Однако та норовила сама затронуть, с удивительным умением располагать к серьёзному разговору, правда, касавшегося дела. И всегда она норовила давать ей какие-то советы, в которых Екатерина, собственно, и не нуждалась, хорошо разбираясь в огородном деле. Но Прасковья, зная это или не зная, всё равно стремилась подучить, да так, будто никто лучше чем она не обрабатывает, не выращивает огородные культуры. А потом Екатерина заметила, как Прасковья, бывало, при удобной минуте, а то и сама, шла к Макару со своими практическими предложениями, как повысить урожайность, улучшить обработку почвы и вносить удобрения и неизменно жаловалась на неё председателю за то, что Екатерина не берёт во внимание её советы. Об этом Екатерина узнавала от Зинаиды Рябининой, как однажды Прасковья в открытую говорила Костылёву, что если бы она, Прасковья, была звеньевой, тогда бы урожайность возросла значительно, а Зябликова работает по старинке.

Но, видать, Костылёв не внял её наговорам, измышлениям и не заменил Екатерину Прасковьей, которая, говорят, после этого затаила личную обиду на председателя, став активнейшей агитаторшей за то, чтобы бригадир Корсаков сменил председателя Костылёва. Возможно, так оно и было, вскоре после отречения Макара Прасковья примкнула к окружению нового председателя. И многие полагали, да и Екатерина тоже, что она своего всё равно добьётся – станет звеньевой огородной бригады. Но Корсаков, правда, почему-то не торопился угождать услужливой бабе. Хотя было видно, что подхалимов он не очень приветствовал и не осыпал своими благодеяниями. А Прасковья, с восшествием Корсакова на председательский пост, почувствовала себя настолько уверенно, что уже представляла себя звеньевой, начав даже помыкать Екатериной. Но Зябликова не поддалась, ставила ту на место, из-за чего между ними вспыхивали перебранки. Однако война всё переиначила, и Костылёв вновь встал у руля колхозного штурвала, когда Корсаков ушёл на фронт. И Прасковья враз притихла, начав опять перед Екатериной несколько заискивать, даже угождать. Но вскоре Зябликова и Дмитруковы стали соседями, и Прасковья на первых порах вела себя так, будто они родственники. Почти каждый день Прасковья приходила к Зябликовым, норовя подсказывать, как можно лучше обустроить подворье, чего никак не переносил Фёдор Савельевич. А потом грянула война, их мужья ушли на фронт. Прасковья, однако, реже, но всё равно навещала Екатерину и обязательно с какой-нибудь новостью о войне, что уже немцев где-то разбили и к зиме война закончится. Екатерина полагала, что Прасковья все эти победы выдумывала сама или искажённо воспринимала сообщения по радио, а где она могла его тогда слушать, было неизвестно.

Когда Прасковья получила на мужа похоронку, что было ясно по характеру её плача, Екатерина сама пошла к соседке, между прочим, первый раз за три месяца жизни на новом месте. Разумеется, Екатерина сопереживала горю Прасковьи и старалась успокоить её, что, может, Изот жив, просто прислали похоронку по ошибке, таких Изотов Дмитруковых на Руси много. Но Прасковья сослалась на увиденный накануне сон, будто он просил больше ему не писать, так как у него нет воинской части, что теперь он принадлежит вечному воинству, оберегавшему солдат пехоты. И вот Прасковья тотчас сообразила, что муж, говоря об отсутствии у него воинской части, подразумевал под этим одно, – дескать, он был уже убит. Ведь он даже ещё указал своё постоянное место: в лесу, среди молодых сосёнок, под песчаным холмиком…

Прасковья иной раз даже вникала в личную жизнь девок, зная, с кем какая девушка встречалась. Когда её дочь Маша сдружилась с Алёшей Жерновым, Прасковья при первой же встрече ляпнула Екатерине, что её Нина прозевала Алёшу вовсе не случайно, что ей понравился Дрон, которого она якобы подстрекнула к избиению Алёши, если он хочет встречаться с нею. Екатерине последнее суждение Прасковьи переполнило чашу, она прямо сказала, что Нина на подобные выходки вообще не способна. Хотя она сама тогда точно ничего не знала, из-за кого конкретно дочь рассталась с Алёшей. Но только не из-за того, что Фёдор не одобрял её увлечения сыном своего недруга, так как дочь руководствовалась в своих поступках вовсе не запретами отца, а своими чувствами. Конечно, Прасковья всегда расхваливала своих расторопных, работящих дочерей, а её Нину заметно принижала, говоря иногда, как бы промежду прочим, что Нина медлительная, но любую работу, однако, выполняла добросовестно и умело. Последнее она прибавила ради красного словца, мол, им, матерям, есть кем гордиться. Однако из-за Нины Екатерина и разругалась с Прасковьей, оговорившей дочь незаслуженно, почти преднамеренно, что Маша больше пара Алёше, чем Нина, которая по этой, дескать, причине перестала ладить с Машей. И до сегодняшнего дня Екатерина не разговаривала с Прасковьей, которая, впрочем, затронула её сама, когда надо было идти на поляну, где уже стояли кучками люди…

Макару Костылёву было приказано явиться утром в немецкую комендатуру. Костылёв, подавляя страх, пришёл; ему было приказано, как руководителю колхоза, предъявить немецкому командованию список всех жителей посёлка, куда должны быть внесены все дети от грудного возраста и далее по старшинству. В общем, переписать всё население поголовно и вручить его тотчас же коменданту, фамилии которого Макар, как ни повторял вслух, так и не запомнил. На составление списка ему дали два часа, и он не знал, что ему делать…

От немцев Костылёв пришёл домой совершенно подавленный. Едва он объяснил жене, что произошло, Феня, видя, что муж весь побелел, а губы и руки дрожали, сама взялась за список, подозвав Шуру:

– Давай с тобой вспоминать всех наших людей, не то отца обвинят, что не хочет им служить…

– И себя тоже записать? – тревожно произнесла падчерица.

– Наверно, а может, и не надо? Что они всех пересчитывать будут? – задумчиво ответила она.

– Значит, мы часть пропустим, хотя бы самых маленьких…

– Ох, а вдруг они поймут? Что же делать? А ежели они тут надолго? Нет, всех запишем и себя тоже. Если отец будет старостой, он нас спасёт…

И такой список они подготовили, в котором было больше двухсот человек. Когда Макар прочитал, он сказал, что нужно вписать и тех, кто был на фронте. Их пришлось приписать ниже. И Макар, спрятав в боковой карман несколько исписанных страниц из школьной тетради, понёс с таким чувством, будто предавал своих земляков, что иначе и нельзя было истолковать. Но другого для себя выбора он не видел.