Владимир Владыкин - В каждом доме война

Вместе с другими жителями посёлка Екатерина Зябликова с Ниной тоже провожали будущих фронтовиков; сейчас они было направились в свою старую хату, но тут же вспомнили, что теперь в ней жила семья Гурия Треухова. А перед самой войной приехал его родной брат Василий, которого только что забрали на войну. И вот Екатерина вздохнула как-то грустно и с дочерью свернула с грунтовой дороги в сторону поляны, и пошагала на другую сторону улицы, где в самом её краю вот уже больше двух месяцев жили Зябликовы. За это время Екатерина получила от Фёдора только два письма. Из первого она узнала, что сначала они рыли окопы, затем их ночью посадили в эшелон и повезли на восток. Как позже выяснилось, их привезли в Кузбасс, где разместили в деревянных чёрных бараках. И там, в Сибири, тоже стояла жара, а потом немилосердно зачастили дожди. Впервые в жизни Фёдор спустился в угольную шахту на большую глубину, откуда поднимали наверх вагонетки с углём и породой. Каждый день работали больше десяти часов, не зная выходных. Фёдор из своего посёлка там был один, о судьбе Семёна Полосухина и Гурия Треухова он ничего не знал: их пути разошлись под Миллеровом…

Разумеется, Екатерина была довольна, что судьба отвела мужа от передовой, но даже и то, что он попал на шахту, это её совсем не успокаивало; но оставляло надежду, что там ничего плохого с ним не случится. Конечно, она написала мужу о жизни в посёлке, как уходят на войну время от времени мужики и ребята. И вот, наконец, с уходом последних мужчин посёлок как-то совсем обезлюдел и осиротел, отчего на душе совсем стало безрадостно. Молодёжи осталось немного, – одни девушки да подростки. Наверное, осенью или зимой начнут призывать молодых ребят, которые сейчас на полигоне проходили военную подготовку. А девчат уже два раза возили в Кадамовку на копку окопов, а это где-то в сорока километрах от их посёлка. Значит, скоро война придёт к ним, от сознания чего охватывал неимоверный страх и стыд, что наша армия в ожесточённых боях сдаёт врагу сёла и города и он с каждым днём к ним всё ближе и ближе.

Однако унывать, впадать в оцепенение не давала работа, к которой приступали, как никогда, с первыми петухами. Сначала доили коров, кормили свиней, птиц, затем выходили в поля, на ток, откуда каждый день уходили грузовики, гружённые зерном нового урожая.

Порой душными вечерами молодёжь устраивала в клубе танцы. Парни и девчата, казалось, не боялись неумолимого приближения фронта. Но это было далеко не так: танцы отвлекали не только от страшных дум, ведь их молодые души требовали веселья, любовных отношений и они как никогда стремились быть ближе друг к другу; но после танцев, как прежде до рассвета уже почти никто не гулял. Даже домоседки сёстры Настя и Наташа Жерновы, хотя и не всегда, стали похаживать в клуб, впрочем, с того дня как получили от отца письмо, в котором он сообщал, что добился отправки на фронт и скоро уедет на запад бить фашистов…

Марфа не знала: радоваться ей этому или огорчаться? С одной стороны она думала, что Павла оправдали, он не виновен, а с другой – на фронте его подстерегала почти верная гибель. Хотя и отбывать лагерно-тюремное наказание тоже было чревато многими лишениями. А главное, с него автоматически снимался ярлык «врага народа», и отныне она приобретала звание жены фронтовика, что ставило её в один ряд с другими женщинами, проводившими своих мужей на фронт. Марфа незамедлительно постаралась поделиться своей радостью с соседями Зуевыми, чтобы потом узнал весь посёлок о хорошей перемене в её жизни. Алёша в свою очередь похвастался об отце приятной новостью с Машей Дмитруковой, мать которой Прасковья слыла в посёлке первой болтуньей. И вскоре уже знали все, что Павел Жернов попал на передовую. Эту новость бабы потом обсудили на наряде, видели, как Марфа теперь приосанилась, возгордилась снова, как раньше, когда муж стал председателем, и от радости не чувствовала под собой земли.

Но вскоре о ней и муже забыли, поскольку другое событие оттеснило Марфу и её семью, сделавшись предметом долгих пересудов, когда Зина Полосухина вдруг пошла в сельсовет с твёрдым желанием трудиться в городе на любой стройке. И от комсомола её направили якобы неведомо куда. Одни говорили, что Зина учится на курсах медсестёр, и будет работать в госпитале, другие судачили – собралась на фронт, мол, сына скинула на руки матери Ульяне, и когда Прохор ушёл на войну, та осталась с младшей дочерью Майей. Третьи говорили, что Зина просто нагло сбежала в город. А работает в ресторане официанткой, что с Давыдом она развелась ещё до войны. Да и самые дотошные бабы Домна Ермилова, Зина Рябинкина маленькая, коренастая, толстозадая, не в меру пытливая, каждая по-своему без сговора уверяли совсем другое, будто они вместе с Давыдом и Зиной ехали на базар в город на одной подводе и слыхали сами, как молодые супруги бранились. Зина якобы говорила о своей встрече с Клавой Пининой, жившей давно в городе, которая пригласила их в гости. А Давыд считал, что нечего им делать у ветреной городской барышни, лучше день потратить на огороде, чем раскатываться по гостям. И вот тогда Зина будто бы крикнула, что ей надоела такая беспросветная колхозная жизнь, что ей хочется отдыхать, как всем нормальным людям. С Давыдом ей надоело жить. И когда он ушёл на войну, она поехала в сельсовет и развелась с мужем, и после этого осталась в городе.

– А чего же Рубашкин так легко отпустил её, он же не такой – наш Андрон? – спрашивала Антонина Кораблёва. – В это как-то трудно поверить, – усомнилась она.

– Ой, чего ж тут труднова, бабы, – протянула Зина Рябинкина, – Зинка сваво шанса ни за что не упустит. Разве Андрон не мужик, хочь и стар для неё, – и засмеялась рассыпчатым смехом, хватаясь щепотью за свои губы, вертя головой, глядя быстро по сторонам.

– А верно, я помню, как она ещё девкой заигрывала на ферме с Афанасом Натахиным, – подхватила Домна. – Вот в те разы Алинку мою все чихвостили: такой срамной выставляли, а других девок вроде как и не видели.

– Ну разве Афанас такой писаный красавец? – отозвалась Антонина. – Зинка над ним просто смеялась, а вы думали – всерьёз? Дуры, вы, бабы, дуры…

– Теперь она в городе начнёт блудить. А там без этого не обойдётся, – предположила Прасковья Дмитрукова. – и как тильки Ульяна терпит её выходки?

– Дак она, говорят, сама и отпустила дочь, – зашептала Зина Рябинкина. – Мне Ульянка, бабы, сама жаловалась, что зря Капу в своё время в город не отпустила. Потом так жалела, так жалела, а то бы жива была. – Неподражаемо качала она головой, желая передать в полной мере горе Ульяны Половинкиной.

– И правильно она думает! – согласилась Домна. – Девкам надобно увсем в городе находить свою долюшку. А не гнуть спину в чёртовом колхозе. И Зина правильно поступила: была бы я моложе, ушла бы отседова к лешему! – жёстко произнесла она, поведя остроглазо по лицам баб.