Ольга Берг - Суккуб Метаморфозы

Хотя лицо его и выражало беспробудное счастье, нотки всколыхнувшегося прошлого едва, но звучали из его души. Я чувствовала, что та его суть – непризнанного скитальца, неприкаянного сверхчеловека, все равно оставила на его бессмертной душе толстый рубец, который уже давно не кровоточил, но при плохой погоде давал о себе знать, потому что когда-то пережитое душой не стирается ни временем, ни смертью, оно лишь затуманивается новым, но не исчезает никогда. Прошлые жизни как вечная татуировка, выжженное судьбой клеймо, которое прибудет с душой и ныне и во веки веков, пока она окончательно не вольется в святой Грааль и там смешавшись с остальными, дополнит букет напитка до более изысканного.

Плавное течение моих мыслей прервал ироничный голос Фридриха.

– Так чего же боится наша фроиляйн? – спросил он и сцепил руки на животе, будто приготовился слушать увлекательное повествование о моих фобиях.

Я пожала плечами. Сейчас я просто не осознавала своих страхов, мне было тепло и немного грустно.

– Ты могла бы станцевать сейчас? – после недолгой паузы спросил вдруг Фридрих.

Его вопрос выбил меня из потока спокойствия и плавно текущие мысли резко сбились в кучу. По спине поползли холодные мурашки, мне показалось, что я ослышалась.

– Ты смогла бы показать сейчас в танце свои чувства? Что ты чувствуешь: покой, смятение, грусть или нежную радость? Какие движения эти чувства пробудят в твоем теле?

Глаза его искрились восторгом от своей простой выдумки и от того, что он так точно смог вычислить этот страх, который поднялся из недр моего бессознательного и заполнил мозг изводящим жужжанием. Я тупо смотрела перед собой и только отразившиеся в полированном столике облака не давали мне оглохнуть окончательно.

– Я не умею танцевать, – буркнула я.

Фридрих улыбнулся и склонив по – птичьи голову смотрел на меня не мигая, а затем кивнул скучающему Сэму.

– Не обязательно быть великой танцовщицей, – сказал Сэм. – Просто слушай свое тело, а оно подскажет любые па, которым не научат тебя в балетных классах.

Несколько секунд царило напряженное молчание, а потом будто оправдываясь, я сбивчиво рассказывала о том, что умела танцевать, когда была маленькой и в голове прокручивались разные картинки из моего прошлого, которое я отбросила как ненужную и незатейливую историю моего детства. Меня всегда охватывало кромешное одиночество и скука, когда я вспоминала о нем и эта скука служила оправданием мне для самой себя в собственной несостоятельности и невозможности принять вызов, который мне бросала жизнь. Проще было уйти в Plusquamperfekt, а из него выпрыгнуть в невроз, и продолжать лелеять жалость к себе и ненавидеть собственную жизнь. Осознать себя вдруг как никчемное и слабое существо было очень болезненно и, подняв глаза к небесному потолку, я увидела маленькие ватные клочки, тихо плывущие по яркой лазури небес, будто небрежные мазки кисти маэстро, придавшие картине свободную легкость. Лазурь слепила глаза, выжигая из них крохотные колкие слезинки. Тихо шли часы, воздух плавно наполнялся ароматом сигары, которую раскуривал Сэм.

– Я слабый и никому не нужный ребенок, – едва выдавила я сквозь слезы.

Фридрих взял меня за руку и прижал к себе.

– Но мы тебя все равно любим, такую слабую и ненужную даже самой себе, – он сказал это с теплом и заботой, и я поверила его словам, и было легко плакать и также легко отпускать свою боль.

Вдруг он крепко прижал мою голову к груди и шепнул в ухо: «Слушай часы». Я слышала только мерное биение его сердца, а другим ухом старалась уловить тиканье. Наконец это удалось. Вдруг я поняла, что эти звуки совпали, но между ними вмешивался еще неровный бег моего сердца. Потом он выровнялся, оказавшись словно между двумя маятниками и меня испугало то, что случилось после резонанса. Мое сердце перестало быть моим, я слышала его звук не из себя, а откуда то сверху, и звук этот был довольно громким и пугающе властным. Я чувствовала, то, что являлось звуком было живым и имело разум, но отличный от просто человеческого. Это состояние невозможно было ни объяснить, ни понять, нечто, иное, таящее неизвестность черным плащом закрыло от меня весь прошлый опыт сознания. В голову будто ударил холодный порыв ветра, проникнув сквозь кости черепа, сковал мозг льдом, лицо замерзло и мне казалось, что я вся покрылась инеем и трясусь как в лихорадке. Я могла различать только слабое сияние ночника, да синеватые клубы сигарного дыма, которые заворачивались в причудливые спирали и эти спирали проникали в меня, пока Фридрих не закрыл мне глаза крепко прижав к лицу ладонь. Я чувствовала, что больше не дышу, слышался только гулкий звук, который постепенно сжался в точку, а затем исчез совсем.

Я висела где – то в пустоте и это состояние было сродни положению мухи попавшей в кисель. Невозможно было крикнуть, потому что дыхание просто отсутствовало, невозможно было совершить хоть малейшее движение, потому что двигать стало нечем. Но самым жутким было то, что я могла осознавать происходящее и как мне казалось, могла видеть кромешную тьму, которая сплющила меня или растворила в этом могильном пространстве. Паника вырастала из неизвестности, и пространство никак не реагировало на мои отчаянные попытки что – либо прояснить. Тогда ужас поглотил меня, я потеряла сознание.

Пробуждение как медленный выход в нирвану. Сквозь дрему чудился аромат морских волн. Под рукой струился прохладный шелк и я не сразу поняла, что касаюсь своего платья, иссиня – черный подол которого струился с дивана блестящими волнами. Все казалось новым и странным, а мягкий звук больших часов успокаивал, облачка на далеком квадратике неба заигрывали друг с другом, веселый шепот двух необычных мужчин радовал, создавая вокруг почти семейную гармонию.

Сэм заметил, что я проснулась и кивнул Фридриху, который тотчас наполнил бокалы кроваво – красным вином. Он нагнулся, поцеловал меня в лоб и протянул бокал.

– Я выпью за твое непознанное желание! – игриво произнес он.

Вино было прохладным с терпковатым и сладким привкусом вишни. Потом Фридрих стал рассказывать нам истории из своей бурной жизни, мы смеялись и милая безмятежность вливалась в мою душу. Я не хотела ничего, я была счастлива и сердце переполненное радостью, выливало ее теплым смехом, но некий таинственный голос из глубины его подсказывал, что и это волшебное действо конечно. Кто – нибудь из нас обязательно скажет заветное слово, которому суждено будет направить разговор, а с ним и настроение в другое русло и вся эта сцена переменится, как меняются узоры в чудесном калейдоскопе при одном легком движении неосторожной руки.

Речь опять зашла о Вагнере.