Дмитрий Седов - 42

– Ты знаешь правила, Курт, – наконец, примирительно сказала фрау Штейнберг. – Сегодня и завтра после занятий ты останешься в классе и будешь в одиночку изучать весь пройденный в твое отсутствие материал, а потом я лично проверю, как ты справился с этим заданием.

И тут Курт снова сжал кулаки. Он решил, что в этот раз не станет стыдливо опускать голову. Может, раньше и опускал, а сейчас не станет. В этот раз он не будет отворачиваться от класса, безуспешно пытаясь скрыть от остальных свои слезы. Может, раньше он так и делал, но не сегодня. В этот раз он не даст вежливой и ненавистной фрау Штейнберг издеваться над ним при всем классе и оставлять его после занятий, как какого-то первогодка. Да, раньше он подчинялся, но те времена прошли. Это унизительно, если хотите. Это несправедливо, если хотите. И это, если хотите, не ей решать, как и где ему проводить свое вечернее время. Да и не было таких правил в школе! Эти правила были собственной инициативой Хелен Штейнберг, которая, стремясь воздействовать на учеников таким методом, воплощала в жизнь свое собственное видение того, как должно выглядеть эффективное обучение. Курт поднял на нее заплаканные глаза, несколько раз еле заметно моргнул и произнес негромко, но так, чтобы услышали все:

– Перестань издеваться надо мной, сволочь. Я больше не намерен терпеть твои еврейские прихоти.

В классе тотчас воцарилась полная тишина. Даже те немногие, кто в этот момент что-то безразлично писали в своих тетрадях, отложили карандаши. Все, открыв рты, смотрели на Курта так, будто он сумасшедший.

– А ну, повтори, что ты сейчас сказал? – глубоко вдохнув и тщательно разделяя слова, медленно переспросила фрау Штейнберг.

И, хотя насмешка в ее карих глазах не исчезла, стало заметно, что лицо ее побледнело, а пальцы нервно сжали край стула, сжали так сильно, что кончики их стали похожи на мрамор.

– Ты прекрасно слышала, что я сказал, – дрожавшим голосом выкрикнул Курт и, вытирая на ходу слезы, поспешно сбежал из класса.

Вечером того же дня Штефан Шольц сидел в кабинете директора школы и, стараясь оставаться спокойным, отчаянно пытался заполучить расположение этого человека. Шольц говорил о том, что мальчик еще слишком молод, чтобы в минуты волнения взвешивать свои слова перед тем, как их говорить. Директор молчал. Штефан, рассуждая о том, что в юности многие ведут себя неподобающим образом, старался объяснить, что не слишком-то справедливо перечеркивать всю прилежную в прошлом учебу подростка его единственным неблаговидным поступком. Директор молчал. В какой-то момент Шольц даже сделал попытку все перевести в шутку, попросив директора на минуту поставить себя на место юного мальчика. Директор, с интересом изучая дорогой карандаш, все так же молчал, чем заставлял Шольца изрядно нервничать и все чаще промокать платком пот на напряженном лице. В конце концов, Штефан призвал собеседника более внимательно отнестись к произошедшему инциденту и посмотреть на него не столь однобоко, а с точки зрения обеих сторон, участвовавших в конфликте. Директор все больше хмурился и молчал, сосредоточено постукивая карандашом по журналу, лежавшему перед ним.

– Герр Шольц, – наконец, произнес он, отложив в сторону карандаш и аккуратно отодвинув журнал успеваемости к краю стола. – Давайте все проясним. Ваш сын в очередной раз опоздал на занятие, самовольно ворвался в класс прямо посреди объяснения важной темы, а потом, отказавшись объяснять причину своего опоздания, грубо оскорбил уважаемого всеми преподавателя, причем, в присутствии многих учеников.

Директор сделал паузу и внимательно посмотрел на Шольца.

– Курт уже почти взрослый и образованный человек, – продолжил он, – эта школа научила его всему, что он знает. И он посмел вести себя здесь таким образом и доказывать свою правоту таким способом?

– Он не понимает, – понизив тон и наклонившись чуть ближе к директору, произнес в ответ Шольц. – Он не понимает, как важно уметь находить с людьми общий язык, особенно с теми людьми, кто старше него и от которых многое в его жизни зависит. Он не понимает, как важно для него получить это образование, как важно не остаться безграмотным, пополнив многочисленные ряды тех, кто потом всю жизнь не может найти себе применения. Он не понимает, насколько сложно будет найти профессию, если не прикладывать усилия для этого уже в самом начале и если не переступить через свои сиюминутные слабости ради конкретной цели. Да, он не понимает пока слишком многого. Но я обещаю вам, – и Шольц наклонился к директору еще ближе, – я обещаю вам лично, что еще раз поговорю с ним. И недопониманию – конец.

– Герр Шольц, – сказал директор, подойдя к большому окну и внимательно наблюдая с высоты третьего этажа за выходившими из центрального входа преподавателями. – В прошлом году мы отчислили из школы троих учеников за неуспеваемость и неподобающее поведение во время занятий. В этом году за те же самые действия мы отчислили двоих в начале года и еще одного пару недель назад. Так объясните, почему я должен делать исключение для вас и вашего сына?

– Позвольте мне окончательно убедить вас в крайней важности этого шага для нас обоих, – ответил Штефан Шольц и с готовностью достал из внутреннего кармана плаща толстый кожаный кошелек.

Мартовское утро выдалось пасмурным и холодным. Дождь лил, не переставая. Сара, изящно лавируя между теми, кто двигался ей навстречу, настойчиво продвигалась к вокзалу сквозь плотную людскую толпу. Она торопилась. Сильный порывистый ветер сбивал с ног, трепал полы плаща, и Сара была вынуждена свободной рукой все время придерживать, прижимать плащ к себе, не давая ему распахнуться.

– Осторожнее, пани, – недовольно буркнул в ее сторону седой невысокий мужчина, которого она случайно задела своим зонтом.

– Извините, извините ради Бога, я просто очень спешу, – сожалеющим тоном ответила ему Сара и попыталась закрыться рукой от ливня, больно хлестнувшего ее по лицу.

Наконец, она вышла к перрону. Быстро оглядевшись, Сара увидела ожидавший отправления поезд и множество горожан, деловито суетившихся рядом с ним. Рахель среди них не было. Сара быстро зашагала вдоль вереницы вагонов, постоянно оглядываясь и всматриваясь в незнакомые лица в надежде отыскать среди них подругу. В конце концов, она добралась до самого начала состава, но, так и не встретив Рахель, поспешно повернула обратно. Вокзальные часы показывали уже четверть десятого, до отправления поезда оставалось пятнадцать минут, и Сара, зная непунктуальность подруги, потихоньку начала беспокоиться. Машинист в кабине потянул за длинный рычаг, и откуда-то из-под днища паровоза под сильным давлением наружу вырвалась струя пара, издав при этом резкий шипящий звук. Сара, испуганно вздрогнув от неожиданности, недовольно покосилась на колеса длинной черной машины. В следующее мгновение она, снова повернувшись в сторону выхода на платформу, наконец, заметила Рахель, торопливо пробиравшуюся вперед сквозь плотные ряды многочисленных провожавших.