Ник Карпин - Delusion старого мента

Он: – Третий – кишка тонка!

Обиделся я тогда на Василия Назаровича. Не смертельно, но из головы выскочило, что он гость и почтенного возраста, брал на двадцать первом МИГе сверхзвуковой барьер. Забродившие корнишоны вдруг всплыли перед глазами. Жена еще хотела те огурцы тещиным свиньям свезти, но банка видите ли ей тяжелой показалась. Кажется, мы еще порядком поругались на прощание. Хотела, чтобы я с ней поехал. Женщины, ведь они…

– Так чем закончился ваш спор с Василием Назаровичем? – Не выдерживаю я.

– А, да. Я решил сравнить, чья кишка тоньше, моя или соседа. Решил сделать все по-честному. Василий Назарович, знай себе, хвастает. Я молчком снимаю вздувшуюся крышку с банки. Мутный рассол слил в раковину и вот они маринованные корнишоны, раскатились по тарелочке. Загляденье: маленькие, пухленькие. Выпили еще с соседом. Я накалываю огурчик на вилку. Шипит змеей – это воздух из него выходит. В рот его целиком, будь что будет, кладу. Огурчик резкий на вкус. В нос шибанул, словно газировки глотнул, но есть можно, проглотил. Глазами соседу показываю, присоединяйтесь уважаемый.

Сосед хоть туговат на ухо, но шипящий звук огурца насторожил его. Глазки забегали по мне, по огурцам. Те раскатились поросятками по тарелочке. Я, знай, хрущу ими, своему коварству и выдержке поражаюсь. Откуда что взялось? Знать допек сосед. Он один огурец в рот, потом другой. Стул под ним скрипит. Дородный мужчина. Подозрительность в глазках растаяла. Мне даже соревноваться с ним расхотелось. Ведь сижу за одним столом с таким человечищем. Гордость овладела. И только она мной овладела, у Василия Назаровича в организме что-то ухнуло. Мы встретились глазами. Я не подозревал и доли той прыткости, с какой сосед метнулся в дверь.

Не Василий Назарович, а раненый медведь. Благо входная дверь была не заперта. У своей двери сосед замешкался и заревел. Как любила говорить моя покойная тетка, белугой заревел. Я выскочил следом. Все было «финита ла коммэдия». Мои внутренности оказались крепче. Так то!

Пловцов выверяет мою реакцию, внимательно смотрит в лицо, потом смеется:

– Каково! Поверил? – Он вдруг напомнил мне моего родного дядьку, который вот так же пьяненький со смешком рассказывал про тяжкие годы войны. Люди, хлебнувшие настоящего лиха похожи между собой. Они не плачутся в жилетку, и, пережив страшные годы, радуются жизни.

Гость продолжал:

– Такими огурцами я когда-то нечаянно угостил Ваньку, другого моего соседа по лестничной клетке. Он майор заочно учился в Академии генерального штаба. Его возвращение из Москвы мы «обмывали» на моей кухне. Помню, когда огурцы зашипели, мы поначалу растерялись, а потом, как мы хохотали… Молодыми были. А что молодым? Выпили, закусили теми шипунами.

– А отставной летчик?

– По Василию Назаровичу докладываю. Дважды был женат. От второго брака сын. Гренадер! В седьмом классе уже перегнал отца в росте. Румянец во всю щеку. Семейный любимец. Правда, я ни разу не замечал со стороны сынка ответной любви к отцу. Зато их рыжий кот. Тот беззастенчиво любил Василия Назаровича, и состарился вместе с хозяином. В общем, не мыслил своей кошачьей жизни без коленей хозяина в стареньком трико. Василий Назарович позволял себе «расслабиться». Ко мне иной раз заходил, ненадолго. Случались баталии в их стане. Тогда костяшки его могучих кулаков выбивали дробь о мою дверь. Я выходил в коридор. Василий Назарович просил защиты от расходившейся молодой жены: лицо от пощечин красное, глаза в слезах, как у ребенка. Чтобы как-то успокоить старика, я плел всякую околесицу. Потом мне предстояло учтиво встречаться с Нелей Францевной, женщиной пышных форм и, надо полагать, отменного здоровья. В отличие от престарелого мужа ей мало было прошлого. Что ж, дела житейские. Бог им в судьи. Жив ли военный летчик, не знаю. Судьба разбросала нас.

За последнюю неделю в уголовном розыске участились заявления о кражах личного имущества из кабинетов городских организаций. На планерках стала проскакивать фамилия некоего Левчука.

– Это Васина работа. – Потягиваясь, позевывая, заявляли сыщики. Действительно, вор-рецидивист Вася Левчук, вернулся из мест лишения свободы. Пловцов напряг память. Подменяя Мишу Косовира, он, проверял на его участке поднадзорного Левчука. С виду неприметный, собирался устраиваться на работу.

А заявления о кабинетных кражах сыпались гадкими хлопьями на головы сотрудников.

– Это Васькина работа. – Утверждали городские сыщики, ожесточенно почесывая бока, спины, словно пред розгами.

Миша Косовир перевелся в другую службу и Пловцова поставили прикрывать участок, на котором «свирепствовал» Вася.

– Замещал Косовира, знаешь участок, тяни! – Решил начальник.

– Участковый обязан предотвращать преступления на своем участке. – Тут же стал повторять начальник. – Принцип крайнего никто не отменял, а кто крайний в милиции? Участковый! – И взгляд его неизменно упирался в Пловцова. При встречах Косовир счастливо похохатывал над своим теской, когда тот пытался жаловаться. Пловцову было не до смеха. Он чувствовал нависавшую над ним грозовой тучей неотвратимость наказания за все Левчуковские преступления на закрепленном за ним новом участке. Всеми порами своего тела чувствовал.

Вечером на опорном пункте милиции старший участковый инспектор Стаднюк интересовался:

– Как дела по Левчуку?

Унылым голосом подчиненный рассказывал неутешительные новости.

Васька Левчук жил у Людки по прозвищу «горбатая». На работе не появлялся, жил без прописки и это усугубляло дело. Вечерние, ночные, ранние утренние визиты милиции к «горбатой» ничего не давали. Людка ни разу не сорвалась на свое обычное:

– Сволочи… менты… жизни не даете!

Три недели назад, когда забирали из квартиры «горбатой» ее собутыльников, слушали от нее и не такие перлы. Пьяная в ночной сорочке она наскакивала на милиционеров сзади, грабастала длинными костлявыми руками, визжала:

– Я сейчас укушу! – Людка вытягивала вперед тонкую шею, ее горб еще уродливее выпирал сквозь тонкую материю ночной сорочки. Она пыталась вонзить гнилые зубы в руку участкового. Когда ей это не удавалось, кричала:

– Я тебя сейчас ударю! – И пьяно метила в лицо представителю власти… Собутыльников тогда усадили в машину. Людку оставили. У нее на руках была дочка-грудничок. Но инспектор по малолеткам «взял ее на карандаш». Когда машина тронулась, Людка изрыгнула ругательства, каким позавидовал бы любой шкивидор.

Теперь Людка не злобствовала, а любезно отвечала:

– Где Вася?! Вот только что был, ушел, наверное, в туалет. – Ее большие голубые глаза светились поддельной добротой к милиционерам. Видимо Васька неплохо «подкармливал» ее. Людка не работала, на руках ее малолетка, а пенсия инвалида детства нищенская. Как могла она выгораживала сожителя Ваську. Если милиция приходила к ней днем, она отвечала: