Сергей Магомет - Человек-пистолет

– Мне кажется, нам не уйти далеко , – душевно пел он, – похоже, что мы взаперти. У каждого есть свой город и дом, и мы пойманы в этой сети … Боря Гребенщиков! – с нежностью и значением непременно пояснил он. – Мой поэтический брат!

Я ему подпел, и, разойдясь, мы некоторое время самозабвенно горланили.

– Да, раньше музыка воспринималась как-то по-особенному! – сказал я. – Теперь не то.

Мы по очереди пили из бутылки.

– Я чувствую, что еще могу возродиться, – сказал Сэшеа. – Вот спели – и какой-то свет. Такое свежее, ясное ощущение юности. Это кое-что значит! Главное, чтобы не притупилась способность ощущать! Мы должны беречь свои ощущения! Тогда никто не сможет заставить нас быть уродами!

– Будем беречь!

– Нужно только почаще вспоминать то время. Ведь нам есть что вспомнить!.. Ну-ка, напрягись, что тебе сейчас припоминается?

– Сейчас… Ну хотя бы… Маринка. Помнишь такую, на скамейке в парке, а потом – диспансер?..

– Ну, ты и вспомнил! Такую дрянь!..

Так случилось, что первая женщина у нас с Сэшеа оказалась одна на двоих. Какая-то неизвестная пьяная девка Марина, без проблем отдавшаяся прямо на садовой скамье. Несколько дней спустя, Сэшеа прибежал ко мне перепуганный подозрением, что она заразила нас триппером, и уговорил пойти провериться. В диспансере, как будто каждый сам по себе, мы ходили на прием к одному веселому старичку венерологу, который, впрыснув нам в каналы посевную вакцину, посоветовал пойти после процедуры выпить пивка, что мы по наивности послушно исполнили. А затем я и Сэшеа, стоя с переполненными мочевыми пузырями у писсуаров, мучились от резей при попытках выдавить из себя хоть каплю – одновременно корчились от смеха, глядя на страдания друг друга…

Было слышно, как в коридоре родители Сэшеа по очереди разговаривают по телефону с Леной.

– Давай еще что-нибудь родное, – сказал Сэшеа и снова забренчал на гитаре.

« Любовь – это все, что нам нужно », – запел он по-английски, конечно.

– Подлец, она плачет! – сказал через дверь отец.

– Мне что – тоже поплакать? – закричал Сэшеа.

– Подлец, лучше бы ты ночевал на вокзале!

Ссора, однако, не успела разгореться… В дверь позвонили, и в квартиру как ни в чем не бывало ступил Ком.

– Ком! – вскричал я.

Родители притихли. Я обменялся с Комом рукопожатием; кисть у него на ощупь была тяжелая и плотная, словно мешочек с песком.

– Вы знаете, кто это такой? – обратился Сэшеа к родителям, которые изумленно рассматривали странного гостя. – Это человек, который воевал в Афганистане. Это – Ком, давно пропавший без вести. Воин-интернационалист, наш старый друг!..

Не успел я оглянуться, как Ком уже сидел вместе с нами – в свитере, джинсах и комнатных тапочках, оставив в коридоре шинель, панаму и сапоги, – и спокойно присматривался к обстановке, потирая ладонью покрасневшие с мороза уши.

– Ты зачем за мной следил? Ты зачем от меня убегал? – первым делом спросил я его.

– Он слишком много пьет? – поинтересовался Ком у Сэшеа, показывая на меня.

– Любит, – ответил тот.

Странно, из ерунды вроде придирок Фюрера Сэшеа готов вывести целую теорию, а на важные вещи даже внимания не обращал.

– Ты хочешь сказать, что не следил за мной и не убегал? – спросил я Кома.

– Даже не понимаю, о чем ты говоришь, – сказал тот, с каким-то любопытством рассматривая меня своими черными глазами.

Он удобно устроился в кресле, подобрав под себя скрещенные ноги, и выглядел совершенно естественным. Вот где самое масонство!

Я был, конечно, здорово пьян, но не настолько, чтобы полностью утратить логическое мышление.

– Хорошо, – сказал я, – а как ты объяснишь, откуда ты узнал, что найдешь здесь Сэшеа, он ведь только сегодня утром решил переехать от жены к родителям?

– А откуда же я мог знать, – не моргнув глазом, отвечал Ком, – что Александр вообще женат? Куда я еще мог прийти, как не по его старому адресу? Решил зайти – и зашел.

– Что вы, ей-богу, старики, столько лет не видели друг друга, а заспорили о какой-то чепухе! – воскликнул Сэшеа.

– И то правда, – согласился я, решив про себя, что еще успею с этим разобраться.

Возможно, Ком действительно стесняется своего положения, решил я, вспомнив разумное предположение Лены. Однако я не понимал, для чего ему понадобилось врать, что он за мной не следил…

– Так ты служил в Афганистане? – спросил я Кома.

– Служил.

– Ну и как?

– Нормально.

Теперь я видел перед собой только старого товарища, который на самом деле отстал от нас, от жизни на три долгих года. Я смотрел на него как на несомненного неудачника и, конечно, сочувствовал. Я протянул ему бутылку.

– Не пью, – сказал Ком.

– Тогда – так рассказывай.

– Что рассказывать?

– Первоначально об афганских женщинах, – вмешался Сэшеа. – Каковы они в деле? В боевой обстановке?

Ком нахмурился.

– Я не люблю таких шуток.

– Ладно, о женщинах после, – сказал я. – Ты скажи: почему ты все-таки бросил тогда институт?

– Так… надоело.

– И всё?

– Всё.

– Молодец! – воскликнул Сэшеа. – Этого вполне достаточно. Он, оказывается, был умнее всех нас. Только так и нужно поступать: рвать, рвать!.. Я тебе об этом и толковал!.. Честное слово, я всегда чувствовал, что в Коме что-то такое есть. Особенное!

– Ну и чего ты этим добился? – спросил я Кома.

– Я ничего не добивался.

– Ты рассуждаешь, как… урод! – опять перебил меня Сэшеа. – Он поступил так, как захотел. В этом его гениальность! Это самое главное! И не нужно этих пошлых, обывательских вопросов, не жалеет ли он теперь, не считает ли, что погорячился тогда. Я его понимаю и завидую ему. Он жил, как считал нужным!.. Старик, – обратился он к Кому, – давай, я тебе что-нибудь родное поставлю. Я ведь помню, какая вещь была у тебя самая любимая. «Хоп-хей-хоп», верно? Помню, ты меня раз двадцать подряд заставлял ее прокручивать…

– Мне все равно, – равнодушно сказал Ком.

– Господи, что я слышу! – изумился Сэшеа. – Ты серьезно? Ну, давай что-то другое. Что-нибудь старое, доброе, вечное…

– Это все наносное, – сказал Ком.

– Не понял??

– Ты думаешь, в походных условиях это вспоминалось? Это хотелось слушать?

– А что вспоминалось? Уж не Кобзон ли?

– Да, наши, советские песни. Не Битлз, не Дип Перпл.

– Караул, – только и смог сказать Сэшеа.

– Что же ты, мерзавец, не написал ни разу, не позвонил, когда уходил и когда возвращался? Не порадовал… – спросил я Кома.

– Чем радовать?

Да, здорово он одичал. И похоже, из него это еще не скоро выветрится.

– Что же ты теперь собираешься делать? Учиться? Работать?

Он, оказывается, когда вернулся из армии, восстановился в институте, да не понравилось – не проучился и семестра, снова бросил; решил, что, если понадобится, закончит на вечернем отделении, пойдет работать…