Андрей Шилов - Сестры Карамазовы

По воскресеньям он всегда поднимался чуть свет, ведь в этот сладкий день маме не нужно было спешить в школу к своим шестиклассникам, а детский сад давал Гаврику редкую возможность ощутить себя хозяином дома.

«Какой из меня хозяин? – думал Гаврик, стоя у низенького окошка кухни, за которым колдовала мама. – Но я ведь так тебя люблю…»

Он стукнул кулачком о стекло – мама не расслышала. Тогда Гаврик снял варежку и костяшками озябших пальцев ударил сильнее.

Шторки распахнулись – Анна Павловна Лосева ласково кивнула сынишке и на запотевшем стекле вывела два странных знака – ЮЛ.

Гаврик непонимающе замотал головой. Мама улыбнулась, стерла надпись, подышала на стекло и повторила – Гаврик радостно кивнул, удивляясь собственной несообразительности. На окошке таяли две знакомые буквы: ЛЮ.

Когда изображение растаяло, мама поманила Гаврика рукой, приглашая на завтрак. Но он отвернулся, и сам не зная отчего, заплакал. Откатившись на лыжах за угол дома, он поскользнулся, ударившись об обледенелую водосточную трубу. Тут же Гаврик скинул лыжи и, потирая ушибленное место, исступленно принялся жевать снег.

Из 298 известных науке способов, которыми люди перестают жить, Гаврик Лосев знал два, усвоив их из учебника истории для шестых классов. С какими именно личностями эти способы были связаны, он, конечно уже не помнил, да и мама после тех стремительных и страшных событий стала регулярно убирать со своего стола все книги, которые могли бы принести их немногочисленному семейству несчастье. Все, кроме Главной.

Уже умудренный житейским опытом, связанным с невеселым итогом просмотра «Белого Бима» в «Родине», Гаврик наотрез отказался от первого способа. Чересчур страшным теперь казался он ему, страшным и очень несподручным за неделю до Нового Года – река давно покрылась толстым слоем льда, а от зияющей проруби вместо желанного «навсегда» веяло холодным «никогда». Концом – вместо продолжения. Ответы на вопросы, касающиеся вечности, Гаврик Лосев получил этим летом, сидя на коленях мамы и всем телом впитываято, что обещала самоубийцам Главная книга: НИКАКОЙ ВЕЧНОЙ ЖИЗНИ!

И тогда он решил обмануть Библию. Оно и верно, казалось Гаврику, кто ж подумает, что мальчик, объевшийся пломбира, – самоубийца!? Нет, нет и еще раз НЕТ! Батюшка у маленького гробика отпустит грехи – за папу и за маму, и благословит в последний путь. В бесконечный и светлый. Промчалось лето. Пришла угрюмая зима. Гаврик с мороженого перешел на снег – так, из привычки, окончательно позабыв о своем желании перестать делать то, что называется жизнью. И по всякому поводу и без – жевал снег. Но особенно, когда переживал, а переживал он всегда. Соседские детишки посмеивались над ним:

– Смотрите, Гаврик-то опять снег жрет! Того и гляди, в снежки играть нечем будет.

Гаврик приходил домой со двора, валился на старенький дырявый диван и тихо плакал. А все больше оттого, что не было у него друзей.

– Гаврюшенька, почему глазки мокрые? – Анна Павловна присела на корточки перед сыном, когда тот появился на кухне, взяла за руку и поцелуем согрела каждый пальчик.

Гаврик, успокаиваясь в теплоте материнских губ, тихонечко спросил:

– Мама, когда же елочку наряжать будем?

В тот же миг он вспомнил, как накануне прошлого Нового Года пьяный отец перебил в ящике из-под апельсинов все гирлянды. Это была последняя встреча Гаврика с тем, кто изредка назывался его папкой и дарил шоколадные конфеты с маленькой девочкой в красной шапочке на обертке… Гаврик пожалел, что задал вопрос, и чуть было снова не разрыдался.

– Хороший мой, обязательно будем, – Анна Павловна с нежной грустью погладила его по взмокшим волосам и усадила за стол. – Ты кушай пока, а я тебе сейчас гостинчик вынесу. Завуч, Светлана Петровна просила передать для тебя.

Когда мама вышла, Гаврик попытался вспомнить, когда посторонние люди дарили ему подарки, но так и не вспомнил. Он отодвинул в сторону тарелку гречневой каши, пулей выскочил на крыльцо, набил рот грязным снегом и поспешно вернулся, пережевывая свое успокоительное.

Вошла Анна Павловна.

– Ты покушал?

– Да, мама, – совсем забыв о недоеденной гречке, ответил Гаврик.

– Ну, тогда заходи в свою комнату.

Гаврик недоверчиво взглянул на мать, – та улыбалась, – поднялся со стула, подошел к двери и трепетно коснулся ручки; дверь плавно отворилась, почему-то даже не скрипнув.

Гаврик только и вымолвил:

– Бимка…

Солнечный лучик, выбившись из-за туч, скользнул по стеклу, упал на подоконник и, окунувшись в заросший зеленью безрыбный аквариум, бесноватыми зайчиками заиграл в хрустальных глазках Бимки.

Анна Павловна насторожилась, с болью в сердце вспомнив минувшую весну и три страшных дня, проведенных у холодных дверей реанимации. «Может, напрасно?» – промелькнуло у нее в голове. – «Ведь не забыл же тот фильм…»

Лес коротким эхом повторил несколько раз:

не надо… не надо…

И замолк. А была весна. И капли неба на земле.

И было тихо-тихо.

Так тихо, будто и нет на земле никакого зла.

Но… Все-таки в лесу кто-то выстрелил.

Кто? Зачем? В кого?

Трижды выстрелил…

Может быть, кто-то из охотников зарыл собаку…

И ей было три года…

Весь этот вечер Анна Павловна проплакала, слушая, как Гаврик возится со своим долгожданным пушистым товарищем. К полуночи она заснула неспокойным, чутким сном. Сквозь его зыбкую пелену Анна Павловна почувствовала, как в комнату вошел Гаврик, шепнул что-то доброе Бимке, поставив коробку рядом с кроватью, и забрался к ней под одеяло. Затем поудобнее устроился на подушке, чуть мокрой от слез, и долго еще гладил густые материнские волосы, пахнущие одиночеством и дешевым детским шампунем.

Ощутив тепло, исходящее от сынишки, Анна Павловна, наконец, провалилась в глухую ночную бездну.

И приснился ей удивительный, но пугающий сон.

Будто с белого облачка сорвалась тоненькая радужная гусеница. Но вот это уже не гусеница, а она, Анна Павловна, а рядом – ее Гаврик. Но нет, и не Гаврик вовсе – юный Каракалла, с любовью и мольбой взирающий на нее. Обняла она сына своего, прижала к горячей груди, но вместо слов мудрости стон страсти вырвался и превратился в гром. Помрачнело в небесах – это прекрасная дева с окровавленным отроком спустились в Низейскую долину, всю в золотых соснах и сверкающих елях.

– Кто вы? – спросила Анна.

– Я женщина, как ты. Имя мне – Кибела, – ответила ей грозная богиня богинь.

– Я мужчина, как ты, – ответил ей окровавленный отрок. – Аттис мое имя, сын Кибелы. Но сегодня я супруг ее.

Анна затрепетала, устыдившись наготы своей пред ликами Вечности.

– Не бойся, Юлия, – сказал ей Аттис. – Благословенна ты отныне во веки веков, да святится имя твое!