Андрей Шилов - Сестры Карамазовы

Светлана Петровна помогла ей принять душ. Утром на работе они появились вместе.

– Сможешь вести занятия? – еще раз поинтересовался директор.

– Да, – сухо ответила Лосева.

Шестиклассники встретили ее с беспокойством, однако первые 10—15 минут ничего необычного в поведении «спившейся исторички» ученики не выявили.

– Что на сегодня задано? Древний Рим… Кто хочет ответить? – Анна Павловна безучастно оглядела класс. – Если…

Вдруг до боли знакомый писк раздался где-то рядом, будто восстав из недалекого прошлого.

– Что? Где это?

Учительница судорожно ухватилась за край доски, едва не потеряв сознание: прямо перед ней, на первой парте, у отличника Кузнецова в руках копошился маленький черный комочек.

– Бимка? – шепнула Лосева.

– Что с вами, Анна Павловна? – удивился Кузнецов. – Никакой это не Бимка, это Куджо. И вообще, у него батарейки садятся.

Анна Павловна смерила Кузнецова безумно презрительным взглядом:

– Запомни, у любви не могут сесть батарейки.

Кто-то в конце класса повертел пальцем у виска, и громко, чтобы все слышали, гаркнул:

– Совсем училка спятила!

Школьники весело загалдели. Анна Павловна неловко улыбнулась и опустила глаза.

– Бимка, – повторила она и взяла его на руки. – Что, кушать хочешь?

Под нарастающее улюлюканье шестиклассников она погладила стеклышко и нажала желтую кнопку.

– Ешь, милый. Сейчас уже Гаврик вернется. На лыжах только покатается и вернется. Кушай…

На маленьком мониторе Бимка обрадованно завилял своим электронным хвостом, высветив два зеленых иероглифа.

Анна Павловна опустилась на стул, положив перед собой «Тамагочи», и не обращая внимания на галдящую детвору, монотонно стала повторять странные слова, только что произнесенные собственным внутренним голосом:

Когда на сводах Царьградской Софии сквозь белую известку Великой Китайской Стены проступят игривые лики золотых архангелов, пробьет небесная полночь, и Юлия Домна под рождественской елкой поцелует своего уснувшего сына… Однажды уснем и мы. А когда мы уснем и вернемся на Родину, в ту благодатную землю, где боги были детьми, то, может быть, эту райскую елку, всю в поблекших звездных огнях, снова зажгут для нас Аттис и Кибела, наши Папа и Мама…

Детям до 16 лет не рекомендуется…

Что это?

Газель обернулась – катафалк умчал новобрачных в кварцевый грот, где зеленая зебра полоснула хвостом Млечный Путь, и из окровавленной раны небес вырвался смысл, лишенный корней крика. А во рту у газели зацвели незабудки.

Андалузия… Валенсия… Кармен…

Долгая проба смерти. И никогда ее тело, неуязвимое в беге.

Стоп? Снято?

А постаревший на целую вечность юноша, которого хоронили сегодня утром, так громко плакал, что пришлось позвать собак, чтобы те заставили его замолчать.

Не живое… Но и не мертвое… Уже черно-белое…

Что же это?

Ах, да! Это KODAK оборвался на двухтысячном кадре, как и предсказывала Библия. Сволочи!

– Стоп! Снято!

Все началось с того самого интервью, которое великолепный Вэл Килмер взял у бледноликого, напудренного тальком Тома в этих роскошных апартаментах «Люксора» на глазах у сотни VIP-зрителей, а закончилось «Котенком с улицы Лизюкова».

Хотя, нет.

Началось все гораздо раньше – с «Андалузского пса» Бюнуэля, что подсмотрел первый полномочный и представительный посол Советской республики в Испании тов. Луначарский в 1933 году, – и не закончится, наверное, никогда. Ведь синематограф бесконечен…

Нацеленные на посла объективы двух «Родин» вспыхнули вечным огнем, зафиксировав факт старческой несостоятельности на его красном, еще не глупом лице, и он, интеллигентно юродствуя перед камерами, уверенно начал:

– До тех пор, пока кино находится в руках пошлых спекулянтов, оно приносит больше зла, чем пользы, развращая массы отвратным содержанием. В реалистическом, подлинно народном искусстве, будут использоваться все технические и художественные возможности кино как НЕТРАДИЦИОННО-НОВОГО средства отображения и познания действительности.

Тов. Луначарский смачно сплюнул в объектив «Родины», развернулся, собравшись уходить. Но остановился, одернул форменный китель, осторожно наклонился к объективу, словно пытаясь разглядеть что-то по ту сторону кино, и из нагрудного кармана со значком «отличник ДОСААФ» извлек аккуратно сложенный вчетверо носовой платок. Снова плюнул – и протер линзу объектива.

– Не так! – он истерично затопал ногами и повторил плевок. В самую цель – еще более смачно!

Воинов отпрянул от белой простыни экрана, которую по старой доброй кинематографической привычке навесил на ковер для просмотра вновь прибывшего из Москвы архива.

– Вы бы, Анатолий Васильевич, еще дворники прицепили на простыне, – утирая большие крупинки пота со лба, пошутил начальник местной культуры Евгеньев. – С «Вольво» бы своей сняли да прицепили.

В прокуренном кабинете почувствовалось оживление, кто-то подавил робкий смешок.

– Понимаете, знатный ценитель черного юмора был мой прародитель, – будто извиняясь за родственную выходку Луначарского, промямлил Воинов. – Шутить очень любил.

– Черный юмор, любезный Анатолий Васильевич, это больше для Африки подходит, а мы с вами в России живем, в Центральной, так сказать, ее части, – Евгеньев многозначительно описал в воздухе рукой пируэт и продолжил, – хотя и Черноземной. А вот насчет нового средства – это он хорошо подметил, сильно. Так что, будем по-новому познавать действительность?

Представители киноэлиты нервозно заерзали в своих креслах. За окном, будто в ускоренном режиме просмотра, туда-сюда сновали прохожие, по проспекту мчались автомобили, а напротив, у «Рубина», новые конквистадоры намывали золотишко, пряча честные глаза за темными стеклами модных солнцезащитных очков.

Посмотрев на то, как бурно продолжается жизнь, Евгеньев не замедлил на мажорной ноте завершить свой увлекательный монолог:

– Именно сейчас, когда кинотеатры пустуют, когда обыватель

по уши погряз в голубом эфире и видео-болоте, вы должны привлечь его исключительно нестандартными, новыми формами подачи. Придумайте что-нибудь, свершите чудо! Ну, я не знаю – свет там, звук, шоу… Все, что угодно, так сказать, но чтоб через месяц хотя бы этот зал был полон!

Он вновь утер со лба пот.

– Но сначала скажите, как все же полагаете назваться?

– «Пролетарий-Люксор»! – не задумываясь, выпалил Воинов.

– Так, так… Допустим, почему «Люксор», я понимаю (Амон-Ра, фараоны там), но почему «Пролетарий»?

Воинов с досадой взглянул на Евгеньева.

– Как же, Емельян Палыч! Не подумайте, что идем на поводу у коммунистов. Совсем нет, совсем нет. Всего лишь добрая традиция – дед-то мой, было время, корреспондентствовал в меньшевистской газете «Пролетарий» – до того, как министром стал.