Елена Лактионова - Аромат зеленого яблока

– Я сейчас ужасно загружена: готовлюсь в институт.

– Как наши фотографии, получились?

Маша и забыла про них. Валяются где-то не проявленные пленки.

– Я ими еще не занималась. Совершенно нет времени.

– Я через четыре дня ухожу в рейс, на Кубу.

Дима еще что-то то ли сказал, то ли спросил – Маша не расслышала. Она молчала, вслушиваясь в шипение трубки, не скажет ли Дима что-то еще. Или повторит. Но он тоже молчал. Наверное, ждал, что скажет она.

– Я позвоню тебе после рейса, – Дима снова то ли спросил, то ли сообщил – Маша не уловила интонацию.

– Хорошо.

Снова Димина пауза. Эту громогласную вахтершу хотелось стукнуть – тяжелой эбонитовой трубкой по голове.

– Ну, пока? – спросил Дима.

– Пока.

Маша положила трубку. Как нарочно, в этот же момент вахтерша закончила ор-беседу, девицы удалились.

Вместе с этим звонком на Машу нахлынули воспоминания: Дима, Валаам, диванчик… И какой несуразный получился разговор! Что он ей сказал, а она не расслышала? Может быть, он предложил встретиться? А как сухо она с ним разговаривала: «я ужасно занята», «совершенно нет времени». Могла бы быть с ним поласковее, сказать, что рада его слышать, что соскучилась, еще что-нибудь хорошее. Могла бы, наконец, сама предложить встречу: уж оторвалась бы от своих учебников на полдня. И – о Боже! – она назвала его Витей! Конечно, он решит, что у нее есть какой-то Витя, а он ей не нужен. Когда он вернется с Кубы? Куба! – это же равносильно полету на Луну. Может быть, когда он вернется, ее уже не будет в этом общежитии. Еще этот треклятый допотопный телефон, голос звучит как на дореволюционной патефонной пластинке, дура-вахтерша – черт бы их всех побрал. Никакой личной жизни.

Впрочем, утешала себя Маша, если – тьфу, тьфу, тьфу! – всё пройдет удачно, у нее скоро начнется совсем другая жизнь – студенческая. И, конечно же, именно там ждет ее личная жизнь. Настоящая большая любовь. Такая, которую ждет и лелеет в своих мечтах каждый.

В последний месяц перед экзаменами Маша взяла на работе отпуск и устроилась на подготовительные курсы. В свою комнату она приходила только ночевать и перекусить.

В начале августа начались экзамены. В одно время с Машей – в другой институт и на вечернее отделение – поступала ее соседка по комнате Нина. Быть студенткой дневного отделения вуза среди девочек рабочего общежития считалось престижным. Это не какая-нибудь вечерница или заочница, а самая что ни на есть настоящая студентка. Так что Маша по сравнению с Ниной котировалась выше.

За абитуриенток волновались две другие соседки по комнате и многие девочки с ее этажа. Помнили дни экзаменов и вечером приходили узнать результаты, попереживать. Для них это было своеобразным развлечением в скучной общежитской обыденности.

Больше всех волновалась за Машу ее подруга Аллочка. Они вместе работали, но жили в разных комнатах. Аллочка, чем могла, помогала Маше: покупала ей продукты, а Маша часто спускалась к Аллочке в комнату этажом ниже обедать. Аллочка уверяла Машу, что не уедет в отпуск, пока не узнает окончательного результата. Впрочем, отпуск у нее всё равно был только в сентябре.

На письменной математике рядом с Машей сидел «друг степей». Он долго и абсолютно безрезультатно изучал свои уравнения, и его проштампованные экзаменационные лист и черновик оставались первозданно белоснежными. Видя, как его соседка щелкает свое задание, он подсунул ей одно из уравнений. Маше осталось только переписать свою работу с черновика на беловик, уравнение на подсунутой бумажке ей показалось пустяковым, и она быстро внизу написала его решение. Потом принялась за свое задание, но «друг степей» обнаглел и подсунул ей следующие уравнения. Маша не нашла в себе духу отказать. Когда она снова бросилась переписывать с черновика, времени оказалось в обрез. Досадуя на этого тупицу, который с такой подготовкой лезет в институт, а не сидит в своих степях, и на себя, что не смогла культурно послать его, последние страницы Маша дописывала «как курица лапой». Это достаточно подпортило ей настроение на пару дней до того момента, пока на доске объявлений она не увидела свою пятерку.

Экзамены прошли успешно, Маша была в списке зачисленных.

Нина тоже поступила. С радости они устроили в комнате маленький сабантуйчик. Пришла Аллочка. Она объявила Маше, что теперь уедет в отпуск со спокойным сердцем. За столом она откровенно ей завидовала:

– Хорошо тебе, Машка, в институте учиться будешь. Новую жизнь начнешь.

Маша знала, что для Аллы вуз – недосягаемая, но тайная мечта. Она агитировала подругу готовиться и тоже попытать счастье, на что Аллочка безнадежно махала рукой:

– Мозги не те. Это ты у нас, Машка, не голова, а Дом Советов.

Впрочем, среди большинства девиц в общежитии бытовало мнение: чтобы рожать детей и стоять у плиты, высшего образования не требуется. Для такой жизни – рожать и готовить на семью обеды, они себя и готовили. У них было собственное желание ВУЗа, которое, смеясь, они расшифровывали так: выйти удачно замуж. Но Маше завидовали все, она это знала. Для нее тяжелая грязная работа заканчивалась уже сейчас, а не в каком-то непонятном будущем, и ждала заманчивая и, разумеется, веселая и счастливая, настоящая студенческая жизнь.

Маша дала родителям телеграмму о своем поступлении и занялась приятными хлопотами: увольнением с завода, выпиской-пропиской, укладыванием вещей, переездом в студенческое общежитие.

Несколько дней назад, когда Маша с заявлением о предоставлении ей общежития ожидала декана, она обратила внимание на красивого молодого человека, стоящего, видимо, с той же целью: попасть на прием. Он был похож на актера Игоря Костолевского, но с более тяжелыми и статичными чертами лица. У него были длинные, до плеч, вьющиеся русые волосы и манеры высокосветского денди. По всему видно было, что цену он себе знает. Это выражалось в сознательно замедленных движения, полных собственного достоинства, некоторой вальяжности и манере одеваться. На нем были обычные потертые джинсы и дешевый серый пиджак, но основной шик заключался в том, что на шее вместо галстука у него был повязан цветастый платок. Правда, платок был предназначен для ношения на женской голове, выглядел слишком грубым и громоздким, к тому же никак не сочетался с джинсами. Для усиления образа денди молодой человек держал в руках зонт-трость, хотя на дворе стояла устойчивая сухая погода.

Маша приняла его за старшекурсника и подумала, что уж если она пришла просить общежитие, то, если будет какой-то выбор, не мешало бы сделать это со знанием дела.

– Простите, вы с химического факультета? – обратилась она к красавчику.