Мишель Ставский - Лё jourналь

– Предъявляем оплату за проезд!

Нет, явно не американки, хотя вполне возможно, что увлечены достижениями заморской культуры. Я протянул свой проездной контролерше, подставившей валидатор.

– Спасибо, – она сверкнула золотыми зубами. Я всмотрелся в бейджик, скромно висевший на ее необъятной груди – некто Светлана Петровна. Нет, не американка. Снова обознался.

– Ваш проезд, пожалуйста.

– Ой, извините. Я уже выхожу, – моя соседка не поднимая голову, втянула ее в плечи и согнулась в смиренной позе.

– Женщина, предъявляем плату.

Старушка влажными глазами посмотрела на своего изверга, но, не заметив никаких изменений в последней, демонстративно отвернулась и уставилась в окошко.

– Я не буду платить, – гаркнула бабка, прижала к себе еще сильнее свои потертые сумки.

– Женщина, вы должны оплатить проезд, – Светлана Петровна повысила голос и приблизилась к пассажирке так, что лицо верующей оказалось в считанных сантиметрах от живота, выпирающего из-под дающей необъятные властные полномочия голубой жилетки контролера. – Вы обязаны оплатить штраф.

– Ничего я платить не буду. Вы уже совсем там зажрались! Проезд растет каждый месяц. А вам все мало и мало! Вы хоть знаете, какая у меня пенсия? Вам стыдно должно быть! Мало того что одни сволочи людей вечно грабят, так и вы еще здесь! Ничего я платить не буду! – бабка начинала заводиться, обещая разыграть одну из моих любимых постановок в общественном транспорте с матами, криками, оскорблениями и пинками под зад. А в тот день я волей судьбы и вовсе оказался в первом ряду.

– Женщина, вы должны оплатить штраф за безбилетный проезд, иначе мы вызываем милицию.

– Вызывай! Давай! Я – ветеран!

Вторая женщина-контролер уже тоже была рядом. Обе они схватились за поручни, преграждая живой стеной выход из троллейбуса. Если бы я разогнался и на бегу врезался в них, упали бы они или меня бы отпружинило от этих мягких мясных подушек? Но разбежаться мне было негде, поэтому я немного привстал и просунул голову под широкой рукой, казалось, навечно соединившей туловище слуги народа и поручень, проскользнул всем телом под ней и подошел к дверям – постановку свободного театра мне досмотреть не досталось. Я вышел из троллейбуса и направился к серому типовому зданию за прозрачным забором – школе, где приходилось отбывать свой срок.

То было не очень примечательное здание, безвкусное и унылое, впрочем, как и все в этой стране, построенной по чьим-то убогим замыслам и весьма сомнительным представлениям о хорошем. И чем ближе я подходил к школе, тем отчетливее ощущал мощный поток звуков, исходивший изнутри. Видимо, уже началась перемена, и дети по своему обыкновению выплескивали энергию и показывали удивительную жажду жизни и бурной деятельности, но выбирали для этого самые прозаичные формы.

Милые существа, не успевшие еще толком нагрешить, превращаются в ревущую орду, стоит им только собраться вместе. Не обремененные моралями, этикетами и прочими забавами более поздних лет, они доходят до крайностей, барахтаясь в грязных омутах своих невинных и винных страстей. Им еще многое незнакомо и неизвестно, поэтому все самое мерзкое и безобразное из человеческой породы они готовы выбрасывать из себя не сильно задумываясь о последствиях или внешнем виде. Именно поэтому, когда у меня спрашивали что-нибудь вроде «Как вы относитесь к детям?», я совершенно терялся с ответом. Мне нечего было сказать кроме пары десятков непечатных фраз, что совершенно, казалось бы, не свойственно учителю. Но я был учителем по принуждению, не по своей воле, так что вечно приходилось держать рот закрытым или просить прощение за свою бестактность. Вообще, в стране, где меня вытянули из лона матери, лучше всего думать, что говоришь, или вовсе ограничиться одним из этих действий.

– Доброе утро. От 321-й ключ, пожалуйста, – я подошел к вахте, где сидел дед в форме охранника и синей официальной кепке со странным гербом, и попытался перекричать шум. Этот дед любил мне рассказывать о своих обожаемых внуках, а я не любил слушать. Это было что-то вроде игры: мне нужно было придумать способ тактично его перебить, чтобы попросить ключ, а он молол языком похлеще базарных женщин. Обычно много говорят о жизни те, у кого она бедна на события. Так и у этого вахтера. Единственное, что у него осталось: переживать жизни своих детей, совершенно забыв о своей собственной. Поэтому я еще громче повторил свою просьбу, но он и не думал открывать шуфлядку с ключами.

– Зайди к завучу, тебя вызывали и не нашли. К этой, как его, – вахтер что-то пытался изобразить руками, но я не понимал, о которой из властных женщин он говорил. – К этой, что волосы так наставлены, – он соорудил из собственных ладоней домик над кепкой.

Я понял, о ком шла речь, сказал спасибо и пошел к кабинету, куда вызывают только послушать приказы или потоки ругательств. Вроде как ничего плохого я сделать ни вчера, ни сегодня еще не успел, и именно это заставляло насторожиться еще больше. Значит, что-то нужно будет сделать во благо отчизны, школы или просто нужно.

– Добрый день, – я постучался и открыл дверь.

– Здравствуйте, заходите-заходите, – завуч поднялась со своего кресла и стала рыться в бумажках на рабочем столе. – Так, садитесь. Берите ручку и записывайте. Улица Яблоневая, дома 25, 26, 27. Вот список всех детей, прописанных в этих домах. Вы должны пройти по всем адресам и уточнить, где они учатся или в какой детский сад ходят. И запросить подтверждение в тех школах. Ясно? Затем вы приносите мне свою тетрадь, и мы вносим все данные в компьютер. Все понятно?

– Нет, – я перевел взгляд с тетради на тучную женщину и пытался понять, какое отношение это все имеет ко мне.

– Что здесь непонятного-то? Ну если по адресу никто не откроет, звоните в справку, узнавайте номер телефона и связывайтесь уже как придется.

– В смысле?

– Что «в смысле»?

– Почему я должен этим заниматься вообще? – я положил тетрадь на стол.

Завуч с удивлением смотрела на меня и открывала рот, пытаясь что-то сказать, но звуков при этом не издавала и стала похожа на огромную упитанную рыбу, с каждой секундой красневшую все больше и больше. Такие вопросы, видимо, здесь задавать не принято, поэтому и готовых ответов на них нет.

– Все учителя должны этим заниматься, – наконец он выдавила из себя. Многие люди в этой загадочной стране уверены в своих и чужих долгах, вот только объяснить, что, кому и почему все оказываются должны, они не могут. Просто должны.

– Должны?

– Все учителя должны подготовить данные по всеобучу!

– Я, видимо, многого не знал о работе учителей.

– У вас неделя, – женщина всучила мне в руки видавшую виды тетрадку и стала демонстративно копошиться в бумагах, заваливших весь стол.