Владимир Горбань - Побег из Рая

«Он пропускает бессовестно лекции

И семинары, практики, секции.

Большой он любитель полуночных пиров.

Это конечно Сережа…..»

Фамилия заядлого прогульщика не указывалась, но она обычно хорошо рифмовалась с последним словом предыдущей строки. И все, кто даже в лицо плохо знал Сережу, понимали, что это Сережа Башкиров. Все ржали, тыча пальцами в портрет, чем и достигался нужный воспитательный эффект. Передовицу с ее традиционной нудятиной и нравоучениями студенты почти никогда не читали.

Первую сессию Штормин сдал без троек, хотя и с большим трудом. Учеба в университете, где основные знания приобретаются на лекциях и отшлифовываются на семинарских и практических занятиях, принципиально отличается от учебы в школе, где предметы изучаются большей частью напополам с учителем. Пришлось быстро научиться учиться самому.

А по весне к Штормину неожиданно пришла большая слава лирического поэта. Сладкая и липкая как сгущенное молоко. Сначала несколько его лирических стихотворений появилось в областной газете «Заря молодежи». Потом девчонки факультета стали их переписывать друг у друга в тетрадки. Потом стихи в рукописных вариантах стали гулять по университету, а затем и вовсе выплеснулись в широкую студенческую аудиторию почти миллионного по населению города. Со стороны эта слава была почти незаметна. Девчонки писали любовные записки, назначали свидания, поджидали у учебного корпуса и возле дверей общежития. Конечно, по молодости лет у любого парня от такого девичьего внимания поплывут мозги. Ранняя слава страшно портит людей. Но от нее есть верное средство – колоссальные амбиции. Они никогда не дадут забронзоветь.

Первомай был, пожалуй, вторым по значению праздником в Советском Союзе. Он отмечался в знак солидарности трудящихся всего прогрессивного человечества. Но по форме празднования очень походил на очередную встречу годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Ему так же предшествовали субботники и воскресники, на которых всем миром в едином нерушимом порыве убирался мусор, скопившийся за зиму на улицах, площадях и в подворотнях, красились заборы, подновлялись фасады зданий, белились стволы деревьев. Апогеем праздника являлась демонстрация, плавно переходящая в пьянку – гулянку дома или на природе.

Иногородние студенты большей частью на майские праздники разъезжались отмечать Первомай по домам, и общежитие пустело. Володя Штормин в тот год остался в Саратове. Его, как комсорга группы попросили поучаствовать в первомайской демонстрации. В принципе это считалось почетной обязанностью, как служба в армии, дежурство в составе ДНД, а также сидение в президиумах всякого рода комсомольских конференций и пленумов.

Колонна преподавателей и студентов университета формировалась возле главного корпуса часа за два до шествия. Демонстранты прикрепляли на грудь алые шелковые банты, надували разноцветные шарики и разбирали транспаранты и портреты партийных вождей. Владимиру Штормину и его сокурснику Сергею Варшавскому достался один на двоих портрет унылого Михаила Андреевича Суслова, идеолога КПСС и мирового революционного движения. Генерального секретаря ЦК, Председателя Верховного Совета СССР, дорогого Леонида Ильича Брежнева захватили студенты – физики. Конечно, самыми почетными портретами с самыми длинными древками были портреты бородачей Карла Маркса, Фридриха Энгельса и Владимира Ильича Ленина. Их доверялось нести только преподавателям университета, имевшим не только ученую степень, но и ученое звание доцента или профессора. И только заведующий кафедрой марксистско – ленинской философии профессор Горбачев, считавшийся большим оригиналом и человеком не от мира сего, ничего такого пропагандистского на демонстрациях в руки никогда не брал, объясняя свой поступок по – философски оригинально и витиевато.

– Зубная паста теперь в большом дефиците. А мыло, того и гляди, из свободной продажи исчезнет, – заявлял профессор Горбачев, смотря куда – то мимо собеседника, лукаво усмехаясь. – Я книжку полезную написал, а у издательства нет бумаги.

– А причем тут зубная паста и мыло? – недоумевал собеседник.

– Ну как же, – обнажал крупные неровные зубы Горбачев. – Все логично и по – философски объяснимо. Нет пищи, не нужна и зубная паста. Нет пищи и нет бумаги. Пища в данном случае первична, а зубная паста и бумага вторичны. Как материя и сознание в понимании марксистско – ленинской философии.

– Ну, а мыло причем?

– Мыло – величайшее изобретение человечества. Без него не возможен процесс карьерного роста. Без него нельзя было бы подать руки подлецу. Да и таскать на демонстрациях портреты вождей тоже.

Тюрьма по Горбачеву лила слезы постоянно. Ходить бы ему в кандалах весь свой век. Но Николай Андреевич всегда умел закончить свою мысль настолько причудливо и замысловато, что понять до конца истинный смысл его философских изысков, ни у кого не хватало ума.

– Марксистско – ленинская философия есть вершина пролетарской мысли, – часто добавлял он в завершении своих высказываний. – И человеку умственного труда, не создающего материальных благ, разным там доцентам, профессорам и академикам не подвластны глубины пролетарского материализма и крестьянской диалектики. Впрочем, если вы не согласны со мной, то напишите на эту тему две докторские диссертации!

У любого, кто слышал такую тираду умных слов, тут же плавились и закипали мозги. Да и не так прост на самом деле был Николай Андреевич при всей своей внешней простоте. Редкая его книга или публикация в научном журнале выходила без соавторства с одним из высокопоставленных аппаратчиков обкома партии, человека, ограниченного в талантах, но неограниченного в своем влиянии…

– А может пропустить нам по рюмочке? – предложил Варшавский. – Тут недалеко есть хитрый подвальчик, там готовят замечательный коктейль «Тройка». Коньяк, шампанское и водка в одном стакане. Согревает за милую душу.

– Хорошая мысль, – согласился Штормин.

И они вместе с портретом Михаила Андреевича Суслова отправились в подвальчик, за глухую деревянную дверь именуемый «Деревяшкой». В отличие от соседней «Стекляшки», входная дверь которой была наполовину из стекла.

В кафе никого не было. Штормин с Варшавским уселись за массивный дубовый стол, покрытый ажурной белой скатертью. Рядом поставили портрет Суслова. Нехотя подошла официантка. Еще молодая, но уже располневшая, обабившаяся женщина в несвежем фартуке и дурацком кокошнике на голове. Раскрасневшееся лицо, потекшая под глазами тушь, слегка уже заплетающийся язык. Она была хорошо подшофе.

– Что будем пить? – спросила она, с равнодушно рассматривая портрет Суслова.