Алексей Клёнов - Бес новогодней ночи

Учуяв бабу Катю, из-под руки обнявшего его деда вскочил Мишка, и радостно заблеял, тряся бородатой мордой. Миша с Тишей кисло переглянулись. Тиша констатировал:

– А вот и черт рогатый…

Миша в тон добавил:

– Пить надо меньше…

Распахнув открытую дежурным решетку, майор шагнул внутрь, и ругнулся:

– Блин горелый! А почему дед в наручниках? Ты охренел, лейтенант?

На правой руке деда и впрямь был защелкнут браслет. Второй висел на ошейнике козла. Лейтенант обиженно пробурчал:

– Да вы что, товарищ майор? Я что, без понятия? Их так и привезли.

– Так сними!

– Пробовал, ключ не подходит! А пилить нечем.

– Так кто ж их сковал?

– Да почем мне знать? Наручники ржавые, старые. Таких и не делают давно.

– Еще одна загадка… А заяц где?

– Под шконкой.

Тиша, вспомнив молодость, радостно заржал:

– Опустили косого!

Нагнувшись, майор заглянул под нары. Заяц действительно лежал на полу. Точнее, заячья тушка. Потому что на живого ушастый похож был мало. По той причине, что конец веревки, которой все так же и был обвязан Мишка, захлестнулся за заячье горло, и тот лежал на спине, поджав лапки и мученически закатив глаза. Майор с укоризной посмотрел на лейтенанта.

– Ты бы хоть развязал узел, что ли. Может, и ожил бы косой. Э, да это ж кролик! Ну, ты, лейтенант, и суслик. Кроля от зайца отличить не можешь.

Вздернув кролика за уши, майор освободил несчастного от веревки, и покрутил его в свете тусклой лампочки. Баба Катя, приглядевшись, ахнула:

– Так это ж Маруси Поздеевой кроль! Вот и ушки у него надрезаны. Так только она и делает, чтоб от чужих отличить, живодерка! Это он, стало быть, с осени шастает по лесу!.. Миша, Мишенька мой… Ах ты мой маленький, ну иди к бабуле!

Мишка радостно заблеял на призыв, окончательно поверив, что резать его больше не собираются, и рванулся с нар, потянув за собой деда. Дед взвизгнул от боли в вывихнутом плече, грохнулся на пол, ударив майора по ногам коленками. Не удержав равновесия, майор завалился на спину, жестко приземлившись на соседнюю шконку задом, и пребольно ударившись о стену головой. Баба Катя взвизгнула, братья заржали, лейтенант кинулся помогать начальнику. Но запутался в веревке, и рухнул на деда, который спросонок не разобрал что к чему, разинул рот и заверещал: «Ой, лышенько! Убивают! Ратуйте, люды добри!!!», вспомнив от потрясения давно забытую украинскую мову. От крика и переполоха, а, может оттого, что горло освободилось, и появился воздух, почти одичавший кролик, вдруг ожил, тоненько взвизгнул, стремительно возвращаясь к жизни, и от всей души шарахнул майора по лицу задними лапами. Майор непроизвольно разжал руку, хватаясь за исцарапанное лицо, кролик грохнулся на пол, и почесал по коридору в поисках выхода. Тиша с Мишей бросились его ловить, чтоб предъявить доказательство своей невиновности в краже, но столкнулись лбами, и разлетелись в разные стороны. Тиша при этом отлетел прямехонько на бабу Катю, сбив ее с ног. И не обошлось бы еще без одной травмы, грохнись старуха на бетонный пол, но вовремя подоспел верный Мишка, подставив спину своей хозяйке. Баба Катя мягко опрокинулась через козлиный хребет, и придавила всем телом волочащегося по полу вслед за козлом деда Василия. А в углу тихо стонал от боли в порезанном животе Миша, проклиная козла, бабу Катю с дедом Василием, милицию и родного брата. Майор рычал, и матерился. Лейтенант чуть не плакал с досады, барахтаясь в веревочных кольцах. Баба Катя вопила, дед Василий «ратовал», козел истошно блеял. В дежурке надрывался бесхозный телефон. Бардак. Пожар во время потопа в психбольнице. Тиша сидел на полу и утирал слезы, мелко трясясь от хохота. И только кролик молча сквозанул за дверь, прямо между ног врача с приехавшей, наконец, «скорой». Но далеко убежать не сумел. Почти следом за врачом в вестибюль ворвался разъяренный полковник в исцарапанном и грязном на груди кителе, мертвой хваткой сжимая уши несчастного кролика, и дурным голосом заорал:

– Дежурный! Мать вашу, что у вас делается?!! Почему «скорая»? Кого опять били? И что за дикие зайцы с крыльца сигают прямо в рожу? Сволочь! Вот сволочь! Весь китель мне изгадил! Где начальник отделения? З-з-запорю!!!

Пороть, однако, никого не пришлось. Пострадавших и так было достаточно, и врачу со «скорой» работы хватило. Плечо деду Василию вправили, раны на лице майора густо помазали йодом, по счастью они оказались неглубокими, ни глаза, ни интеллект серьезно не пострадали. Мише рану обработали, и перевязали, везти его в больницу с царапиной врач отказался. Баба Катя и козел с лейтенантом отделались легким испугом. Тише, доведенному смехом до икоты, влили в глотку полпузырька валерьянки, и он почти мгновенно успокоился. Оставшуюся часть врач влил в свою медсестру. Потому что когда она стала записывать причины травм в карту вызова, и представила всю картину, у нее от смеха начался нервный тик и тихая истерика. Этим, в общем, все и кончилось. Да: заяц от временной механической асфиксии практически не пострадал. Полковник, правда, сгоряча хотел пустить ушастого на ушанку сынишке за испорченный китель, но баба Катя упросила этого не делать, из жалости к соседке Марусе Поздеевой. Возможно, из чувства вины перед ней за то, что с ходу сдала ее за самогон, не желая брать ответственность на себя.

Уже далеко за полночь Торопов отправил бабу Катю с козлом, дедом и братьев по домам. Правда, на разных машинах, чтоб не передрались дорогой. Не хотелось еще раз выезжать на разборки, хватило приключений. Козел благополучно остался жить. Может, до следующего Нового года, может, до глубокой старости. Сам майор устроился в кабинете с полковником и врачом, у которого вызовов больше не было, отмечать Новый год. Успокоившаяся сестричка за всеми троими трогательно и нежно ухаживала, не забывая время от времени подкинуть и несчастному лейтенантику на стол салатик или бокал шампанского. Словом, все закончилось благополучно. Новый год удался. И только одна мысль терзала до утра малость захмелевшего майора: откуда дед Василий раздобыл в ночном зимнем лесу ржавые наручники, и каким образом к ним приблудился кролик самогонщицы Маруси Поздеевой? Размышлений этих ему с избытком хватило до следующего Нового года…

К литературному тезке, спасителю ушастых, дед Мазай ни малейшего отношения не имеет. И внешнего сходства тоже никакого. И вообще дед не по этой части, и по паспорту числится Ермаковым Семеном Петровичем. А прозвище свое получил по причине жгучей страсти к футболу, которая проснулась в нем поздно, но с неистовой силой. Так, что ни одного чемпионата, ни одной хоть сколько-нибудь серьезной игры за последние шесть лет Мазай не пропустил. По телевизору, разумеется. Причем, болеет он как-то странно. Нормальный болельщик восторг до дрожи в коленках и наивысшее напряжение испытывает когда «свой» нападающий ломится к воротам чужой команды. И готов истерить, орать, визжать, прыгать и как заклинание повторять: «Давай, давай, давай, давай!!!». Мазай в такие моменты остается внешне равнодушным. Но когда «чужой» нападающий приближается к воротам «наших», дед приходит в бешенство, брызжет слюной на экран, и ревет как хряк под ножом: «Мазай, мазай, мазай!». С четким ударением на второй слог. Отсюда и прозвище. На вопрос, почему так, Петрович с хитрым прищуром отвечает: