Надежда Дягилева - Дневник на двоих

Мы выпили с мамой чаю, поговорили о погоде, давлении, паразитах в правительстве, о том, какая она прекрасная мать и распрощались. В дверях мать обняла меня, поцеловала в ухо и прошептала – Мой сын самый лучший на свете! Она уже не помнила, что ударила меня под дых. А может, она и не заметила этого удара. Вряд ли я решусь просить у нее совета снова.

Я ехал домой. Дождь лил как из худого ведра. Дворники елозили по стеклу, мотор урчал, радио что-то мурчало по-французски про любовь, а гадкая мамина фразочка о нагулянном в Венгрии животе все не шла у меня из головы. И действительно, ведь столько лет все мимо стреляли, а тут уехала в кои-то веки одна – и сразу раз, нате вам здрасьте, беременная вернулась. Ох, мама, не зря я твой сын, подлость твоя и во мне сидит.

Кир уже не может видеть мои слезы. Он на грани, я вижу. Но я ничего не могу с собой сделать. Слезы так и льются из меня. Никогда не думала, что в одном человеке может быть такое море слез. Я реву в ванной, включив воду, но Кира ведь не обманешь. Он слишком хорошо меня знает. Мне пора остановиться. Но я не могу. Я стремительно перестаю быть идеальной женой. Если бы я была Киром, я бы такую жену, как я, бросила бы немедленно.

Я понял, что против воли слежу за Сашкой. Смотрю, как она готовит, как режет огурцы для салата, как мажет кремом лицо, как нервной тонкой рукой убирает с глаз непослушную прядь волос. Она – родная и незнакомая, любимая и вдруг ставшая чужой. Мой ли ребенок у нее в животе? Подло, подло, подло даже задавать себе этот вопрос. Но это не я его задаю. Это он гложет меня, съедая мою любовь. Сашка ничего не знает о моих сомнениях. Я не могу себе представить, что я осмелился задать этот вопрос вслух. Я не могу себе представить, как можно женщине жить с мужчиной, который задает ей такие вопросы. Для меня доверие – это все. Это основа. Я не изменяю Сашке. Она не изменяет мне. Если бы было по-другому – от нашего союза не осталось бы ничего. Я не знаю, почему так. Я просто знаю, что это так.

Ребята часто смеются надо мной. Когда мы собираемся в бане, без жен, ребята частенько вызывают хорошеньких профессионалок. Они не видят в этом ничего дурного. Это не измена. Это просто приятное дополнение к пару, веничкам, пиву. Я для них святоша. Но меня это не волнует. Я не хочу пачкаться. Я брезглив. Я знаю – Сашка такая же. Она не станет валяться в грязи ни для чего. Даже ради ребенка. Но почему же мне так хочется порыться в ее вещах? Взломать ее почтовый ящик? Прочитать все ее смски и заказать распечатку телефонных звонков? Это безумие. Я не стану ему поддаваться. Я должен с ней поговорить. Она всегда умела меня успокоить.

Кир такой хороший! Он приготовил мне ужин, купил цветы! Я должна радоваться, но я снова плачу. Наверно, внутри меня сломался предохранитель, и все слезы, которые я должна выплакать за свою жизнь, выходят из меня сейчас. Кир пытается меня успокоить, но разве это возможно? Он почему-то думает, что я не рада малышу, и что я плачу из-за того, что не хочу ребенка. Это не так, я очень хочу маленького. Я плачу не из-за этого. Но объяснить Киру причину своих слез я не могу. Я скорее умру, чем скажу ему правду. Вот такая я идеальная жена.

Сашка спит, устав от слез, а я приканчиваю бутылку водки. На кухне жарко, теплая водка – как противное лекарство. Если так и дальше пойдет, сопьюсь к чертям. Но сейчас мне на это наплевать. Я не смог задать ей этот вопрос – уверена ли она, что ребенок мой? Я бы на ее месте после такого вопроса сложил чемоданы и ушел.

Сейчас, как только стрелка часов переползет за полночь, я сделаю то, после чего навсегда перестану себя уважать – я проведу обыск в вещах собственной жены. Я уже противен себе. Наверное, поэтому водка меня не берет. Была у меня крохотная надежда, что меня развезет раньше, чем я успею стать подонком. Но нет, водка меня сегодня не спасет. Мне придется сделать это. Потому что иначе – я буду думать об этом, и думать, и думать. И однажды залеплю Сашке в лоб такой вопрос, после которого она уйдет. И мой ребенок будет расти один, без отца, или, что еще противней, с каким-нибудь чужим дядей, которого мать однажды велит ему называть папой…

Очень странно перебирать шелковые трусики жены с целью найти улики. Я сам себе смешон. Этакий пьяный русский Отелло. Руки – по локоть в бюстгальтерах благоверной. Что я ищу? Я сам не знаю. Фотографию другого? Любовное письмо? Сейчас такие вещи не найдешь в коробке с засушенными цветами. Все в компьютерах, телефонах. Наверное, я не хочу туда лезть именно потому, что там гораздо больше шансов найти улики. Пора отвлечься от шелковых радостей фетишиста.

Я понимаю, что я этого не хотел. Господи, за что? Я искал доказательства невинности, меня бы полностью устроило всякое отсутствие улик. Зачем мне эти смски? Почему она их не стерла? Доверяла мне? Верила, что я ни за что на свете не стану читать чужие письма? Или, напротив, надеялась, что я их найду и разрублю городиев узел, который она нагородила?

Тупо перечитываю. Хотя, что тут можно понять по-другому: «До встречи, родная. Жду нашего свидания с нетерпением. С.». И в папке «отправленные» – «Увидимся завтра, в нашем месте. Пока».

Если это наказание мне за подлость, то оно удалось. Ничего хуже просто представить нельзя.

Я уснул под утро. В результате проспал тот момент, когда Сашка встала, собралась и ушла на работу. Теперь, чтобы поговорить с ней, мне придется ждать целый день. Позвонил заму, сказал, что не приду. Пусть поработают без меня, от меня сегодня толку все равно не будет.

Мне трудно сейчас рассуждать здраво, но я понимаю, что прежде чем выносить приговор, я должен выслушать обвиняемую. Она имеет на это право – быть выслушанной. Семь лет безупречной работы в роли идеальной жены должны быть зачтены. Вот только не знаю, сумеет ли она убедить меня в своей невинности, когда факты настолько недвусмысленно указывают на ее виновность.

Я жарю себе яичницу. Я стараюсь сохранять спокойствие. Я варю себе кофе. Рога, ветвящиеся на моей голове, приводят меня в бешенство. Стрелки настенных часов еле ползут по циферблату. Если бы я знал, кто прячется за буквой С., я уже убил бы его. Но я сознательно притормозил и не иду дальше по дороге шпионажа. Я должен дать шанс нам с Сашкой остаться семьей. Пусть она сама мне все расскажет. Я быстренько одеваюсь и еду к ней на работу. В машине смотрю на себя в зеркало – небритый, глаза красные. Сашкины коллеги подумают, что гулял всю ночь и приперся вымаливать прощение. Плевать. Плевать на все и на всех. Я не дам никому и ничему разрушить свой мир.