Игорь Зудов - Судьбы людские

Как вопреки негативному влиянию отчима удалось закончить школу.

Как, опровергая мрачные прогнозы школьной директрисы о моем незавидном будущем, получил образование в одном из престижных ленинградских вузов, куда не смогли поступить даже самые благополучные, с ее точки зрения, выпускники.

Как повезло с любящей и преданной женой, как счастлив, что у нас выросли здоровые и умные дети.

Как, несмотря на разногласия с научным руководителем в 31 год защитил диссертацию. Причем, по отзыву московского оппонента, с блеском.

Как получил приглашение на работу в Москву, где в течение почти 30 лет довелось сотрудничать со многими выдающимися учеными.

Как создавал научно-популярный журнал, получивший широкое распространение во многих странах мира.

Как попал первым из русских в дом к известному американскому миллиардеру и сумел заинтересовать его совместным проектом.

Как вопреки стараниям одного крупного взяточника меня не удалось сделать «козлом отпущения» и засадить в тюрьму.

Как, несмотря на бездействие правоохранительных органов, в годы беспредела и вседозволенности посчастливилось выпутаться из бандитских сетей, и сберечь семью, хотя и с серьезными материальными потерями.

Наконец, «анестезиологический калейдоскоп» выдал последнюю картинку. Но какую! Я увидел себя стоящим на кладбище у надгробной плиты. На ней были высечены мое имя, даты рождения и смерти. Не успев разглядеть последнюю, я окончательно провалился во мрак.

А в это время очередную мою удачу творили хирурги. Интеллект борющихся за мою жизнь людей вступил в схватку с тупым натиском взбесившихся микроорганизмов. Операция продолжалась 4 часа и прошла на редкость успешно.

Уже в три часа ночи я очнулся после наркоза и почувствовал себя относительно бодрым. Правда, первое столкновение с действительностью повергло в отчаяние. Я мог объясняться с медсестрами только знаками, которые они упорно отказывались понимать. Не зная тяжести своего состояния и, находясь в легкой эйфории от наркоза, мне показалось, что я довольно быстро справлюсь с последствиями операции.

Как же я ошибался! Суровая действительность быстро вернула меня к реальности. Самочувствие начало ухудшаться, а на помощь никто не спешил. Большую часть времени я был предоставлен самому себе. Лечение проводилось по принципу «больной либо выживет, либо нет». Здесь господствовал принцип: «Хочешь выжить, мужик, – терпи!» Но любому терпению приходит конец. Либо выживешь, либо нет. Я умирал.

К сожалению, не без «помощи» врачей, как ни кощунственно это звучит. В течение шести дней мне не давали ни пить, ни есть. Любые просьбы, выраженные единственным доступным способом – знаками – не вызывали никакой ответной реакции.

Диву даешься, как легко умертвить человека!

Стоит не убрать вовремя обильно выделяющуюся слюну – и человек, лежащий на спине, может захлебнуться.

Стоит не заметить, что выпала трубка, подводящая к аппарату искусственного дыхания, – и пациент быстро задохнется.

Стоит вечером не заметить несильное, но постоянное кровотечение – и утром больного не станет. Реальные ситуации, наблюдаемые мной в реанимацмии за нескончаемые 23 дня.

К концу 6-го дня осознал, что надежды на спасение нет. Кому нужен пожилой человек, от которого отказалась реанимация того отделения, где делали операцию? Значит, случай тяжелый. Так стоит ли тратить силы, лекарства, если шансов практически нет?

Кроме того, меня готовили к «демонстрации» родственникам в таком состоянии, когда выложишь любые суммы для спасения человека. А процесс этот, напомню, был инициирован «благодарностью» до начала операции. «Хорошие» психологи быстро смекнули – можно конвертировать преданность к отцу в денежные купюры.

Никогда бы не осмелился высказать подобные подозрения публично, если бы их не подтвердил один из врачей больницы. В ответ на мучавшие меня сомнения – не намеренно ли меня доводили до полного истощения, он подтвердил: да, такие случаи бывают. Он знает, как, кем и зачем это делается.

Сейчас трудно предположить, сколько бы длилась агония. Удалось бы врачам самостоятельно вывести меня из того состояния, в котором я оказался по их вине. Но для «переезда» в морг я уже почти созрел.

Когда меня переворачивали как бревно, меняя белье, матрас и другие больничные аксессуары медсестер раздражало, что я не могу удержать равновесие, когда меня переворачивали на бок, не способен удержать поднятую руку или ногу. Ни сострадания, ни жалости – лишь раздражение. Оно возникало из-за бессмысленности той работы, которую их обязали делать для безнадежного, с их точки зрения, больного. Опыт и повседневная практика убеждали, что не стоит таких трудов пациент, дни, а скорее часы, которого сочтены.

Честно говоря, вспоминая все это сейчас, понимаю и не осуждаю их. У меня просто не было сил для волнений и обид. Именно в таком состоянии, когда до клинической смерти оставались минуты, а до летального исхода ненамного больше, ко мне подошел пожилой доктор, работавший консультантом в больнице. Не утративший сострадания за длительную врачебную практику, он не только заинтересовался моим случаем, но и предложил оригинальную схему лечения. Он провел со мной всю ночь. Он вселял в меня надежду на выздоровление. Он, не стесняясь, молился за меня, взывая о помощи к Богу, а главное не отходил от моей постели даже тогда, когда предложенная им схема лечения была сходу отвергнута лечащим врачом как слишком радикальная. Хотя позднее к ней вынуждены были вернуться.

Встреча с ним стала настоящей удачей в череде мрачных событий, сопровождавших послеоперационный период. Скорее всего, именно тогда и именно он заложил в подсознание установку на выздоровление.

И даже, когда мозг отказывался вести борьбу, сдаваясь под напором неблагоприятных обстоятельств, где-то там внутри происходило что-то неведомое, не поддающееся пониманию. В этом пограничном состоянии между жизнью и смертью, когда я терял сознание, таинственное и неведомое нечто продолжало сопротивляться наступлению смерти.

Бесконечно благодарен Человеку, всю ночь просидевшему около моего изголовья и неравнодушного к чужим страданиям. Даже теперь, когда страшные дни уходят все дальше и дальше, я вряд ли в полной мере могу оценить подвиг врача, отдавшего для спасения моей жизни много нравственных сил.

Казалось бы, за долгие годы профессиональной практики он должен был привыкнуть к страданиям обреченных. Но какая-то искра, которую так и хочется назвать Божьей, проскочившая между ним и почти безжизненным пациентом, заставила его остановиться около моей кровати, ощутить практически неосязаемую способность к борьбе за жизнь в моем организме и попытаться реализовать ее на практике.