Арсен Даллан - Между небом и гаражами

Рино кивнул. Мигель отпустил брата и обошел стол.

– Ты веру «фонарем» назвал. Что ж, мило! Но не фонарь она. И место у нее – не во дворе стоять. Ты спутал глину с гончаром!

– Я все ж не понимаю, о чем толкуешь ты, о чем?

Мигель стоял на своем и ничего не объяснял. Поднял диктофон со стола и удалил записи.

– Брат мой, я люблю тебя. Ты многое повидал. Но не гордись ты, будто мир познал, не мотыльки мы – светлячки. Не мы огонь несем, а огонь несется в нас. Не пред собой светить, не путь свой освещать, как фонари у поезда! Не для себя горим, поверь: чтобы остальным светлее было! Всем тем, кто еще во тьме, всем, кто еще не зрел ни душой, ни телом! Войди, чертенок! – Мигель повернулся в сторону двери.

Я не знал, куда деваться. Зашел, медленно опустив голову. Мне было так стыдно! Не знаю, когда меня заметили, но явно не только что. Я зашел и встал у порога, дальше пройти не посмел.

– Там окно разбилось… – еле выдавил из себя дрожащим голосом.

– И что же ты молчишь, сорванец, пойдем скорей чинить! Наверное, в комнату уже целое озеро налило! Гроза вон как разбушевалась!

Мигель по-доброму взъерошил мне волосы и поспешил наверх. Рино еще какое-то время стоял со стеклянными глазами.

Потом встрепенулся, мотнул головой, как будто прогоняя наваждение, и бросил взгляд на меня:

– Ну, чего ты ждешь? Неси из подвала инструменты, а я принесу пленку. Пока так заладим, а утром привезем стекло.

Монах хлопнул в ладоши и потер руки:

– Эх, малыш, гроза-то как злится, ух! Уж верно кто-то Господа разгневал!

После подмигнул мне, улыбнулся и сказал:

– Но ты не бойся: детей Он любит!

Эта история произошла совсем недавно с моим близким товарищем. Он попал в аварию и пережил клиническую смерть.

Провел в коме две недели, но выкарабкался. Три дня он был в сознании, а потом умер. Ушел навсегда. Врачи так и не смогли установить причину смерти.

В то время, пока он был в сознании после аварии, я находился рядом. Ильдар чувствовал себя хорошо и рассказывал удивительные вещи. Он помнил все: аварию, как приехала скорая, помнил даже имена медбратьев, которые несли его на носилках. Помнил все детали, вплоть до номера кареты скорой помощи. Такое не запоминаешь даже в обычном состоянии, а ведь он был без сознания! Со слов докторов, Ильдар не мог ничего видеть, так как глаза его всё время были закрыты.

На вопрос «как же тогда он все помнит?» ученые умы разводили руками и говорили – чудо.

Я пришел к Ильдару в палату на следующий день после того, как он очнулся. Счастливчика перевели в травматологию и подселили к другому пострадавшему, какому-то пропойце со сломанной ногой.

Тот лежал у окна и не прекращал материться себе под нос, ругая местный персонал. Время от времени он разбавлял свою ругань звуками, издаваемыми другой частью тела, не стесняясь при этом ни капельки и не прерывая ворчание.

– Как это произошло, Ильдар? – спросил я, пытаясь не обращать внимания на этот кипящий чан. Странно: я спрашиваю о деталях, как будто такое знание может как-то облегчить боль от случившегося. Будто если в голове разложить все по полочкам, то сердце перестанет ныть. Узнав о чрезвычайном происшествии, мы обычно интересуемся подробностями случившегося, но не задаемся вопросом о последствиях.

«Поезд сошел с рельсов» – да как же так? Где именно это произошло, было полотно размыто или ошибся диспетчер?

«У Тани муж повесился» – да как такое возможно? На чем повесился, когда? Где в это время была сама Таня?

И так далее. Будто мы сыщики и должны распутать дело. А нет, на самом деле мы просто идем на поводу у нашего любопытства. Так устроен мозг человека, любит он детали. Нас приучили, что в деталях всегда кроется все самое важное.

Чепуха. Может быть, в юридическом договоре все самое важное и спрятано в мелком шрифте, но в жизни важное – всегда большое. А большого-то мы и не видим. Узнав о том, что поезд сошел с рельсов, мы не спросим, сколько жертв, что он перевозил или как теперь будут жить раненые и их родные.

И не поинтересуемся, каково бедной Тане ночевать в квартире, где повесился ее родной муж, и винит ли она себя в содеянном.

Нет, гораздо важнее, с табуретки ли он спрыгнул или это был стул, и самое главное: куда он привязал веревку – к люстре или к трубе?

Даже в таких роковых событиях наше любопытство не отстанет от нас, пока мы не нарисуем картину досконально. А уж если нарисовали, то грустно, но удовлетворенно вздыхаем и говорим что-то типа: «Да уж, судьба». Вроде как с этим все нам теперь ясно. Можно жить дальше.

Вот и я вместо того, чтобы спросить, сильно ли ему больно сейчас, говорю: «Как это произошло, Ильдар?»

– О, я все прекрасно помню! – Ильдар закрывает глаза и начинает воссоздавать картину. – Я еду на машине чуть быстрее обычного. Но не гоню. Идет снег, холодно. «Незамерзайка» замерзла. – Ильдар усмехается собственному каламбуру. – Стекло испачкалось в дорожной грязи, и было очень плохо видно дорогу. И вот я вхожу в поворот и не замечаю, как выезжаю на встречную полосу. Ночь, машин мало, поэтому не сразу понимаю, что еду по встречке. Вглядываюсь сквозь грязное лобовое стекло в асфальт и вижу разметку, припорошенную снегом. Начинаю сворачивать вправо на свою полосу, но не успеваю. Бах! В лоб въезжает красная «семерка» «Жигулей».

Ильдар морщится, сглатывает и продолжает.

– Грохот, больно. В глазах потемнело, слышу крики, дальше стоны – и тишина. Потом я вдруг оказываюсь метрах в десяти от аварии. Смотрю на все сверху, чуть выше человеческого роста. Самих машин не вижу. Но слышу шипение, потрескивание и какие-то еще остаточные звуки аварии. Медленно, но осознаю, что умер.

– Стоп, стоп, – в нетерпении перебиваю я. – как ты это понимаешь? Как это вообще возможно понять?

Ильдар, поправив подушку на своей койке, приподнимается и устраивается чуть повыше. Видно, что движения причиняют ему боль.

– Это длинный процесс. – Ильдар улыбается и продолжает. – Забавно, конечно, об этом рассказывать. Я ведь не знаю, у всех так или только у меня. Но первая мысль, которая пришла в голову: «Блин, в следующий раз надо бы быть поаккуратнее и заранее купить запасной баллон жидкости».

Мужик на соседней койке, притихший на время рассказа Ильдара, издал странный звук. Слава богу, ртом. После чего ехидно усмехнулся. Мы сделали вид, что не заметили.

Я вспомнил о своем диктофоне, всегда его ношу с собой на случай, если надо ухватить мысль или записать интересную беседу. Как раз такую, что у нас завязалась с Ильдаром. Я достал машинку:

– Ой, погоди, погоди! Я запишу.

– Зачем тебе диктофон, это что – интервью?

– Ну, знаешь, не каждый раз слышишь истории с того света! – тогда я, как мне казалось, мог позволить посмеяться над смертью: я был уверен, что Ильдар обманул рок.