Ольга Ворон - Край света

Я сосредоточенно вытаскивал иголки, запутавшиеся в рукавах рубашки. На спине, наверное, их стая, но это позже.

– Добрый приёмчик, – усмехнулся Чахлый, посасывая оцарапанные о камни костяшки. – Вроде и не делаешь ни черта, а результат мордой об асфальт. Ты где такого нахватался-то? На самбо не похоже, на классику тоже.

Мне до томления в груди вспомнилось ДоДзё в полуподвале, где в окна под самым потолком смотрелись туфельки и ботинки проходящих мимо людей, где текли рамы в дождь и лютый зимний холод заставлял, выходя на разминку, стучать зубами. Маленькое ДоДзё, где едва помещалась дюжина здоровых прокаченных мужичков, молодых, с буйной силушкой и куриными мозгами. И сенсея. Добродушного старичка, хилого – плевком перешибёшь, с вечно приклеенной улыбкой и всегда блестящими детским восторгом глазами. Они становились другими – прозрачными, равнодушными – только в схватке. И тогда странный мороз пробегал по загривку. От этих глаз и не сходящей улыбки. Тогда я ещё не знал, как так бывает…

– Айки-дзютцу, – коротко ответил я.

Чахлый с интересом покосился.

– Слышал, – степенно кивнул он. – Но не занимался. Это всегда было где-то из области фантазий. А тебе, значит, свезло.

Я кивнул. Можно сказать и так.

– Не похоже на тебя, – сказал он, опять обсасывая пыльные кровоточащие ссадины. – Тебе бы в вольную… А вся эта карусель узкоглазых… Заумная она. Не похоже на тебя, – повторил он.

В глаза не посмотрел. Испытывал?

Я пожал плечами.

– Молод был.

Прозвучало так, словно сказал, что пошёл туда по дурости. Но это было не так. Помню ещё, как сидел на корточках возле тусклого жёлтого окошка и, грея руки подмышками, вглядывался за узорное стекло на кружение людей, на магию схватки. Это была первая школа, куда я пришёл сам и сам упорно работал до самого конца, до того момента, как сенсей уехал. Не повлиял ни запрет матери, ни собственная робость – работал.

– Ну и как оно? Японо-дзютцу твоё? – спросил начсмены.

– Интересно, – осторожно отозвался я. И хмыкнул: «будто сам сейчас не почувствовал!»

Чахлый улыбнулся:

– Да, не. Я про тактику.

Я прошёл пару шагов, прежде чем сумел сформировать внутри ответ. Такой, после которого вопросы прекратятся. И решил, что лучше всего подойдёт этот:

– Учитель говорил, что важно только одно правило.

– М?

– Дай дорогу дураку, – буркнул я и замолчал.

Объяснять на пальцах я не умею и вряд ли смогу передать, что самое главное не приёмы, а умение сливаться с рывком врага. И уж тем более не сумею рассказать о том, как морозит нутро, когда ты вкладываешься в удар, стремясь проткнуть кулаком хребет тщедушного старика перед собой, а через мгновение видишь его наклеенную улыбку и тебя затягивает в темноту вихря падение. Это – личное. Настолько личное, что даже умей я трепать языком – всё равно не получилось бы.

Чахлый поглядывал на меня искоса и усмехался.

До плаца дошли, больше не проронив ни слова.

– Пошли, покажу «объект», – откинул сигарету Чахлый.

Мы вышли к впечатляющему котловану.

– Тут, – Чахлый махнул рукой. – Уйма труда ушла. Горы, едрит их налево. Плоскости нет. Тут инженегры почвы щупали, где будет возможно срыть. А всё равно – взрывать приходится. Вон, глянь…

Я взял предложенный бинокль и посмотрел на дальнюю сторону. Уже при незначительном увеличении стали хорошо видны и люди, копошащиеся на склоне, и машины.

– Профессору приходится докладываться перед каждым взрывом, – усмехнулся Чахлый. – У него техника работает, фиксирует любой чих. А, в общем – дела движутся. В конце недели руководятлы столичные приедут глянуть, потому сейчас пузо рвём, торопимся.

– Понятно, – отозвался я, разглядывая в бинокль «объект». На стройке работали, в основном, узкоглазые и было видно, что работали из-под палки. Несколько десятков бойцов охранения с оружием наперевес стояли возле специалистов, то ли прорабов, то ли инженеров, которых отличала более-менее опрятная форменная одежда и то, что в общий гвалт они не лезли.

– Это кто?

Чахлый всмотрелся.

– А… Эти? Прорабы. Тоже из обезьян, но цивилизованные. Они, как мы, по контракту.

– А остальные?

Он пожал плечами:

– Да кого как набрали. Тут народу несколько сотен, что ж, каждому бумажки на подпись подсовывать? Первую партию, помнится, просто набрали – прошли прорабы по бомжатникам и насобирали на раз. А чего не набрать? Если домики, жрачка – халявные, не надо думать, где слямзить и каких звездюлей огребёшь за это. И деньги ещё заплатят.

Я кивнул – понятное дело, что этим обезьянам большего и не надо, да и не наработают они на большее, халтурщики и дармоеды. А потом вдруг понял, что и сам купился на то же самое в предложении Костяна. Ну и плюс к тому свежий воздух, тишина, тренировка и неплохой кусок валюты по окончании.

– Ладно, пошли дальше, – махнул Чахлый.

До позднего вечера у меня хватало дел на «объекте». Чахлый таскал меня по всем уголкам, показывая, что да как. Я посетил и вышки, которые вблизи оказались весьма шаткими конструкциями, скрипящими под каждым шагом так, что меня всё-таки попросили слезть с лестницы, зашёл в бараки охраны, глянул, как мужики расположились, и чуть не сорвал с непривычки дверь с петель, узнал, где сейф с оружием, когда приходит-уходит машины обеспечения и инкассации и когда дают питание.

Последней точкой стал заход в бараки рабочих. Что я, будок собачьих не видел, что ли? Но надо осмотреться – значит, будем это делать последовательно и полностью.

В бараках и днём, и ночью горят тусклые жёлтые лампочки, заляпанные трупиками комарья. От входа в обе стороны тянется единое помещение, заставленное нарами. Смрад. Грязь. Нищета. И всё.

Я шагнул внутрь. Тяжёлым тошнотворным запахом ударило в лицо.

– Да нефиг, – поморщился Чахлый: – В дерьмо-то лезть… Посмотрел и сваливаем отсюда.

Но тут раздался тихий вздох в углу. Ага… Кто-то халтурит?

Мы с Чахлым переглянулись. Суровая морда начсмены стала каменной – хоть ножи об неё точи. И я пошёл внутрь. Надо ж отрабатывать денежки.

Кто не спрятался, я не виноват!

Возле одной из постелей стояла грубо сколоченная табуретка, на ней – миска с перловкой и стакан воды под тонким ломтём хлеба. А на первом этаже двухъярусной кровати под грязным шерстяным одеялом лежал человек. Глаза сомкнуты, дыхание рвано колыхает грудь, по лбу катится пот. Лежал он полностью одетый, но узнал я его только когда наклонился почти к самому лицу. Вчерашний боец. «Батыр» по-ихнему. На плече белел свежий бинт, прихватывающий проволочную шину.

– Емель? Что там? – позвал от дверей Чахлый, в защиту от спёртого духа барака раскуривая очередную сигарету.

Я выпрямился:

– Больной.