Ольга Ворон - Край света

Аромат бил по ноздрям пуще кулаков противника. Я сморщился и позвал:

– Профессор. Помощь нужна?

Рука на ширме на мгновение перестала цепляться за шаткую фанеру и явственно показала – «идите отсюда, потом, потом!».

Я пожал плечами и пошёл на выход. Наверху ждала Тася, а ещё надо найти в этом убожестве место, где нам с ней будет спокойно.

Первый этаж состоял из кабинетов. Вполне чистых, только очень запылённых. Судя по всему, сюда заходили чрезвычайно редко.

Минус-первый оказался общежитием. Комнаты стояли пустыми, сиротливыми, и ощущение безысходности только усиливали редкие островки прежнего устроенного быта – ваза-бутылка с торчащим сухим облетевшим стеблем, висящее на крючке расшитое полотенце, брошенный вверх циферблатом будильник, забытая на полке вязаная перчатка на миниатюрную женскую ручку. Вот эта перчатка меня и добила – стало тоскливо, хоть волком вой. Я подхватил покрепче коробку, поправил лямки на плече и пошёл на следующий этаж.

Минус-второй этаж был наглухо задраен. На тяжёлой двери висел знак опасности с молнией.

Минус-третий опять показался могильным от оттенка ламп. Но всё-таки он был жилым. Хоть одно живое существо тут обитало.

Вдалеке, в зеве санитарного помещения, гремела вода. То ли Профессор решил отмыться, то ли очищал туалет. И я решил не мешать. Ведь помощь ему не нужна, так?

Беглый обзор позволил осознать, что именно этот этаж и был рабочим. На табличках значились номера лабораторий, а за дверьми оказывались голые комнаты, заполненные аппаратурой. Пристанище Профессора я нашел где-то в середине коридора за дверью с номером семь.

Эта комната ничем не отличалась от других – тоже лаборатория, тоже аппаратура. Только вот в центре стоял заваленный мусором стол, вдоль одной из стен валялись деревянные ящики, забитые книжками, а в углу лежали смятые вещи и постель – стопка из пяти матрацев, на которых покоились одеяла и подушки. Стояли стулья, в беспорядке раскиданные лежали малознакомые предметы.

Комната вполне могла выдержать и ещё пару жильцов.

И хоть говорят, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят, но да мне тут жить. Потому и порядок должен быть. Хоть какой-то.

Я прошёл, поставил коробку с Тасей на стол, а рядом свалил свои вещи.

Итак. Сначала – спальные места…

За последующие полчаса я навёл свои порядки. Приволок с минус-первого этажа две кровати, – себе и Профессору, – поменял бельё, заправил. Сдвинул ящики в одну сторону со столом, разгрёб бардак на нём, установил настольную лампу. Притащил тумбочку – переставил туда Тасину клетку. Вытащил старушку из коробки и дал, наконец, погулять по полу. Заодно и корма насыпал в её блюдце, а то худющая стала от поноса. Сел, стал чесать Тасе за ушами, чтобы ела лучше. Она начала успокаиваться, принюхалась, наконец, и к еде и аккуратно, чинно, несмотря на голод, стала кушать.

– Эт-то что?

Продолжая чесать Тасю за ушами, я обернулся. И тут же понял, что поторопился въезжать в комнату, а уж тем более окультуривать её.

Профессор оказался азиатом. Собственно, одно это уже сразу говорило бы о нём всё! И что доверять такому человеку нельзя, и что жить с ним в одной помойке не следует, и то, что быть настоящим «профессором» он, конечно, не может. Всё, если бы не одно «но» – был он весьма в почтенном возрасте. За шестьдесят, наверняка. Худющий, болезненный, с морщинистой серо-жёлтой кожей лица, словно на солнечный свет и не выходит. С чуть раскосыми глазами и серебристо-седой шевелюрой. Вылитый Тамерлан на смертном одре! Разве только в докторском халате на спортивном костюме, узких очках и берцах.

Я скривился, словно лимон надкусил, и мотнул головой. Но, увы, раз уж вселился, то надо и честь знать. Я ж русский человек.

– Тася, – представил я. – Шиншилла. Чёрный вельвет.

Профессор прошёл, держась от меня подальше, вдоль стенки. Оседлал стул и задумчиво сжал губы, рассматривая нас с шиншиллой одновременно.

– Чёрный… кто?

– Вельвет, – я продолжил чесать тонкие лысеющий ушки. – Окрас так называется. Красивый очень.

– Ясно, – Профессор поиграл губами, словно покусывая невидимую спичку. – А вы, простите, кто?

Я вздохнул. Разговаривать не хотелось. Но, увы, это было необходимо.

– Емеля. Николай Кадышев. А вы?

Тася тяжело поводила боками – наедалась впрок. И так ей было спокойно под моей рукой, что даже внимания не обращала на чужого рядом. Чужого той породы, что должна была ненавидеть не меньше меня.

– Профессор. Рашид Джиганшевич.

– Правда профессор? – я внимательно посмотрел на него.

Серый халат он сменил на вполне чистый зелёный хлопковый, но руки ещё тряслись от пережитой алкогольной интоксикации и запах шёл неприятный.

Рашид Джиганшевич икнул, культурно прикрывая рот, и отозвался:

– Нет. Профессор лекции читает, преподавание ведёт. А я заведующей лабораторией.

– Этой?

Он кивнул и тут же сморщился – видимо, голову ломило. Помолчали.

– Вы от команданте?

А я думал, что один заметил сходство командира с кубинским революционером! Что ж, нечто хорошее в Профессоре есть. Может, это и позволить смириться с его присутствием.

– Да. Буду здесь жить.

Возмутиться он не успел.

В коридоре что-то глухо взревело, выкрикивая протяжные «е-е-а».

Я поднял Тасю с пола и посадил на кровать – вить гнездовье среди одеял.

– Последите, чтобы не спускалась. Холодно, простудится.

Не ответив, Рашид Джиганшевич кивнул, – его блёклые тёмные глаза, как две пластинки, оловянно смотрели на меня снизу вверх.

И я побежал в коридор.

– Емеля? – мужик с фонариком шарахнулся от входа в подвал, когда я махом одолел лестницу и встал пред ним. В темноте-то не особо видно, вот он и струхнул.

– Ну?

– Там эта… свара началась… Командир зовёт, – просипел он.

Вдалеке раздалась автоматная очередь.

Я толкнул мужика в плечо, направляя к выходу:

– Показывай!

Выскочили на улицу.

Охраняемая зона вся в огнях, словно ёлка под Рождество – десяток мощных прожекторов лупили по каждому квадратному метру площадки между бараками. А там сотни людей надрывали глотки, потрясали кулаками и чем-то увесистым, и чувствовалось издалека – кровью пахнет. Даже, если не уже пролитой, то будущей – наверняка.

Я быстро нашёл глазами «Кастро» – он стоял на крыше джипа и размахивал пистолетом, выкрикивая слова, которые тут же поглощал общий ор и бешеный лай собак. К машине толпе не давало подступиться полукольцо автоматчиков и десяток псов, удерживаемых охранниками на «строгачах», а со спины «команданте» защищала стена административного здания.

Обгоняя тихоходного мужичка, я рванул и врезался в толпу дурно пахнущих вопящих маломерков. И пошёл, гребя руками, словно по грудь в воде: влево оплеуха, сшибающая с ног, и тут же – вправо. Влево – вправо, влево – вправо. Вокруг ревело, вопило, выло и стонало немытое человеческое море. А под ладонями хлюпало, трещало и рвалось. Широкие и узкие морды всех оттенков евроазиатских рас оглядывались, и лишь успевали заметить меня – деваться в толпе некуда – их тут же сносило в сторону от размашистых ударов.