Евгений Агнин - Другая Музыка

Я не мог и пошевелиться, тело наливалось холодом, тоже, будто коченело, а воля слабела почти до немощи парализованного. Но там, с другой стороны станка врубили мотор и с равномерным омерзительным гудением большие колеса медленно стали вращаться. Восседающий в кресле затрепетал, весь затрясся как на вибропанели.

Я не помнил, что такое вибропанель, но это слово закрутилось почему-то у меня в голове. «Как на вибропанели». А еще в голове словно разряд электрический дернул, засветилась вывеска: «Жилы тянут».

Как загипнотизированному мне непреодолимо хотелось смотреть на все это, погружаясь в леденящий холод и взгляда не отрывать, но какая-то теплая волна из души вдруг меня отогрела в один миг. Внутренний, неслышный приказ заставил двинуться на ватных ногах в сторону работающей как прежде конвейерной линии, той что справа. Оказавшить совсем близко я увидел, что предметы, которые перемещаются на ленте этого конвейера более чем странные. Это были вовсе даже и не компоненты этого загробного производства а … – я наверное уже начал сходить с ума – музыкальные инструменты. В основном это были барабаны разных размеров и конфигураций, а так же бубны и цимбалы. Изготовлены они были, как видно, грубым кустарным способом. Рабочая часть обтянута грубой кожей, явно свежевыделанной. Двигались на довольно большом расстоянии одно от другого. Видно фабрика не торопилась завалить своей эксклюзивной продукцией прилавки музыкальных магазинов. Здесь видно качеству отдавали предпочтение, а не количеству.

Лента медленно двигалась. Вот какой-то большой предмет приблизился ко мне. С удивлением я распознал в нем нечто похожее на контрабас. Сделан он был грубо. Весь обшит кусками кожи. Много мелких элементов, колки, например, удерживающие струны, лады на грифе, изготовлены из натуральной, по видимому кости. И кость эта была вряд ли слоновая…

Я оперся руками о край движущейся ленты и лег на нее рядом с контрабасом. Но почему-то оказался на другой его стороне, ближе к противоположному краю ленты. Из памяти стерлись те фрагменты реальности, в которых я перемещался через контрабас. Или опползал его вокруг, чего не помню. Видно я находился на грани потери сознания. Да и чертовы транквилизаторы, наверное, все еще давали о себе знать. Я помнил только, что невероятно хотелось поскорей оказаться за контрабасом, залечь за него, как за надежное укрепление в бою, и чтобы никто меня не смог увидеть. И инстинктивный порыв бросил мое тело, как призрачную тень туда, куда необходимо было, затмив способность разума протоколировать все мелкие фазы действия. Я мышью затаился, остановив дыхание и самое сердце, пока лента конвеера, по пути повернув два раза на девяносто градусов, не унесла меня в глубь адского цеха, в совсем почти неосвещенную его часть. И когда я оказался совсем близко к кирпичной неоштукатуренной стене, то обнаружил, что лента уходит в черный квадратный проем куда-то в неизвестное пространство. Но видимо, я истратил весь свой волевой потенциал на данный момент, поэтому впал в ступор и не мог принять никакого решения. Когда до черного проема в стене оставалось не меньше метра, и я уже смирился с неизбежностью быть поглощенным надвигающимся зевом тьмы и неизвестности, чьи-то сильные руки стащили меня на бетонный пол. Я открыл глаза и увидел перед собой знакомое уже лицо, с приложенным к губам указательным пальцем.

Все пять чувств у меня будто отключились, ничего ни ощущать, ни воспроизводить никаких сигналов в качестве обратной связи я был не в состоянии, и только наблюдатель, который есть в каждом человеке и никогда не дремлет, отстраненно воспринимал происходящее.

На лице моего спасителя была аккуратная невеликая борода с небольшой сединой и, пронзительно успокаивающие, серые глаза. Это был тот самый священник, который занимался вязанием в «зале ожидания». Я не мог рассуждать о том, как он здесь мог оказаться, и именно в этот важный момент, я просто воспринимал все как должное. Священник слегка тряхнул меня, взяв за плечи и движением головы приказал следовать за ним.

Пригнувшись, мы пошли вдоль стены, и скоро попали на лестницу, уводящую вниз. Лестница была в один проем, и упиралась в квадратную площадку со стороной не более трех метров. Здесь находилась дверь, тоже обшитая лоскутами кожи. Священник толкнул эту дверь ногой, и мы проникли в узкий коридор, который вообще не освещался, и двинулись по нему.

Он – впереди, а я – за ним, стараясь не отставать ни на шаг.

Коридор вел себя, как ход лабиринта: поворачивал бессчетное количество раз. Священник не зажигал ни фонаря, ни лучины какой, ни факела. Он будто видел в темноте, – настолько уверенно шел вперед. Мои глаза постепенно привыкали к темноте, и я начал различать темное пятно фигуры священника. Через некоторое время и стены стали просматриваться. Это был узкий коридорчик с низким потолком. По обеим сторонам прямо под потолком тянулись трубы, с которых во многих местах свисали клочья обмотки, и иногда казалось, что и шевелился кто-то, может быть крысы.

Впереди нас появились тени наших фигур. Они менялись в рамерах и трепетали, словно от порывов ветра. Кто-то преследовал нас, и нацелил нам в спины лучи фонарей. Мы прибавили, и почти перешли на бег. Справа попалась дверь, и священник открыл ее. Взял меня твердою рукою за шкирку, как напаскудившего кота и потянул к двери. Вытолккнул за дверь и сказал совершенно бесстрастным голосом: «Не жди меня. Отваливай». А сам опять нырнул в черноту обратно и резко захлопнул за собой дверь. Его действия и звучание голоса гипнотизировали, но я продолжал уносить ноги, для чего кинулся на лестницу, которая кстати оказалась здесь, да еще была освещена тусклым светом допотопных ламп, покрытых сначала белыми матовыми колпаками, а поверх и черными кружевами неизбежной паутины.

Преодолев несколько пролетов лестницы и проникнув в первую попавшуюся приоткрытую дверь, я оказался в коридоре клиники, тоже тускло, но все же освещенном. Направился вперед, минуя двери кабинетов или больничных палат. А может быть и камер пыток, и дьявольских лабораторий, во всяком случае, я шел мимо них с внутренней мольбой: только бы не одна из них не открылась. Этого не происходило и я опять привычно блуждал по лабиринту, надеясь, что ситуация как-то сама собой изменится в лучшую сторону.

Я думал о проводнике-священнике. «Кто он такой», – спрашивал я себя, но я не имел душевных ресурсов, чтобы ломать голову над ответом. Кто надо. Тем более, я не знал, ответа на самый фундаментальный вопрос: кто я сам? Моя система памяти пришла в негодность. Материнская плата полетела. Только, непонятно зачем, остались файлы, в которых надежно покоилась информация об «испытательных полетах».