Владимир Положенцев - Из дневника Василия Трубкина, человека во всех отношениях порядочного и честного

– Где этот имбецил?! – не вылезая из машины, задергал он кадыком, опоясанным цепью.

– Кто?

– Ну, этот дебил из управы, с собачкой. А-а, так ты с ним за одно, теперь все понятно.

Браток невероятно ловко выпрыгнул из автомобили и не успел я моргнуть своими синими глазами, схватил меня за шиворот куртки. Задышал в лицо чесноком:

– Ты ведь мне сказал, что он из управы.

– Я. Нет, не я. Я сказал, что видел его там. А в чем, собственно, дело? – о чем-то смутно догадываясь, заволновался я.

– Меня, старого следака с Петровки, как последнего лоха развели! – почти криком обращался квадратноголовый толстяк к прохожим. – Ай-ай, стыдоба! И кто! Прыщавый имбецил с этим, как тебя…?

– Так вы мент, простите, как его, полицейский?

– Я-то полицейский, а вот ты, прохиндей, на дыбе расскажешь мне не только свою криминальную биографию, но и как Фарадей открыл электричество.

– Так у вас сумку украли? – наконец, оформил я свои мысли.

– Барсетку с тремя тысячами евро.

– Незачем столько с собой носить.

– Что?

– Теперь и я все понял. Вот это да! Пока парень в зеленых штанах выводил из себя автолюбителей, его пронырливая собачка воровала из салонов машин сумки. А я-то! Я-то подумал, что вы ему, болезному, физиономию хотите начистить, потому и выгородил, сказал, что видел его в управе. А ни в какой управе я его не видел и более того, там лично никогда не был.

– Где он?! Дайте мне его! – затрубил на всю округу, словно раненный мамонт, обворованный следователь.

– К метро пошел, – махнул я рукой в сторону красной буквы «М». – Если поймаете этого активного гражданина, сильно не бейте. Казалось бы, обычный барсеточник, а все же ловко он вас провел. И меня тоже. А опыт в вашей и моей профессии дорого стоит.

– Ты кто?

– Я? Да как вам сказать. Просто порядочный человек.

Через минуту, когда синий внедорожник уже дымил дизелем возле метро, сложив ладони рупором, я крикнул: «Имбецил!» А кому адресовал это нелестное определение – шустрому парню в зеленых штанах или следователю, похожему на братка, я и сам не знал. Может, и себе.

Духота навалилась на город с самого утра, а часов в 10 вообще нечем стало дышать. Сначала я покосился на кондиционер, от которого уже ломило шею и правую руку, потом на ноутбук, где висел текст незаконченного рассказа. Нет, работать в таких условиях решительно невозможно. Что-то подтолкнуло в спину, будто невидимыми кулаками, быстро собрался еще точно не зная куда, сунул ноутбук в сумку и почти выбежал из пропаренного тропическим летом дома. Лишь на перекрестке четко осознал куда меня так внезапно понесло. Спустился в метро и через сорок минут вышел в Сокольниках.

Парк «Сокольники» встретил меня освежающей прохладой и изумрудной зеленью старых сосен, вязов и бог знает еще каких деревьев. Брызги поливочных фонтанчиков остро пахли скошенными травами, откуда-то из зарослей ветер приносил ароматы роз и сирени. Благодать.

Свернул с центральной аллеи, побрел по узкой дорожке, уходящей неизвестно куда. Приглядел раскидистую березу, опустился на чистую лавочку с привинченной железной табличкой – «Не курить!».

А я и не курю! – гордо подумал я, блаженно втянув в легкие прозрачный парковый воздух, – уже две недели. Сколько продержусь неизвестно, мучить себя до изнеможения не буду, если уж подожмет до жабр, закурю, но это все равно победа после долгого торжества надо мной никотина.

Достал ноутбук, еще раз втянул ноздрями райский воздух, стал вспоминать на чем остановил свой рассказ.

Она появилась незаметно, во всяком случае, я не слышал как подошла, опустилась рядом мифической птицей. Девушка была в изумительном белом платье почти до щиколоток, с розовыми бретельками, завязанными на узел на чистых плечиках, в греческих сандалиях, не скрывающих её изящных стоп и, видимо, недавнего перламутрового педикюра.

Да, барышня понравилась мне сразу, именно нижней частью ножек, потом уже обратил внимание на все остальное. Скажу вам со всей ответственностью – не общайтесь с женщинами, у которых мужской размер ноги, они или лесбиянки или упрямые, словно тысяча ослиц. Так вот о ней, да… Лицом она была довольно обыкновенна, смазлива, с прической кажется, гарсон, длинным, подтравленным перекисью русым чубом до края скулы. Но имела в загорелом лице некую пряную, чайную особенность, которая отличает рядовое создание от уникальной личности и если вовремя не спрятаться, не закрыться, наполняет этой пряностью всю твою душу. И как ни старайся, потом не проветришь. Не могу сказать, что она меня околдовала, но взволновала несомненно, хотя я и не видел ее глаз. Они были спрятаны за темными солнцезащитными очками с желтыми душками, которые выбирались явно с хорошим вкусом и ей очень шли. По возрасту – студентка 2—3 курса, не из бедной семьи; ее левое запястье небрежно украшали явно недешевые часики.

Девушка расстегнула замшевую сумочку, вставила в рот сигарету. Меня удивило то, что это была не тонкая сигаретка с золотистым ободком на фильтре, какими обычно балуются барышни ее возраста, а обычная толстая сигарета из желтой пачки «Кемэл», то есть самая крепкая. Она повернула ко мне свою изящную головку и спросила вполне музыкальным, каким я и ожидал, голосом:

– Не могли бы дать мне прикурить?

Я был несказанно рад её обращению ко мне, а еще тем, что могу похвастаться, что не курю уже почти месяц.

– С удовольствием, но я бросил, – не оборачиваясь, ответил я, очень боясь, что после такого ответа она встанет и уйдет. Черт, кажется, не вовремя завязал.

Но она не ушла, а смотрела на меня довольно продолжительное время, не отрываясь, сквозь темные очки; вдруг решительно сказала:

– Тогда и я брошу. Зачем мне одной?

У меня невольно дернулся глаз. Это что, бог послал мне Маргариту? Та швырнула на мостовую желтый букет хризантем, потому как они не понравились Мастеру, а эта решила отказаться из-за меня от табака? Чудеса, конечно, бывают в жизни, но не такие же. Зачем я ей, когда я чуть ли не вполовину старше её? Хотя Маргарита не спрашивала возраста Мастера. А эта вдруг спросила:

– Сколько вам лет?

Я почувствовал себя ужасно неловко, захотелось встать и уйти к чертовой матери. Для чего продолжать диалог, который все равно ни к чему хорошему не приведет? Но что-то держало на месте, будто я был приколочен к скамейке. Фрейд сказал бы, что основным инстинктом, я бы добавил – еще и страхом. Из-за страха, боязни перемен мы часто проходим мимо своего счастья, но именно благодаря ему, мы, бывает, не упускаем его из рук. Я, как порядочный человек, должен был ответить честно, ответил же неожиданно для себя уклончиво:

– Я нахожусь в том возрасте, когда всё еще могут, но не всё из того что могут, уже хотят. И вообще считаю, что жизнь – до сорока, а потом на собачьи консервы.