Юлия Вакилова - Одолевая дьявола

Облаченный в неприметного цвета одежду, явно вышедшую из-под иглы мастера, он повернулся, жестом приказывая остальным нас покинуть, и бесстрастно произнес, оглядывая меня с ног до головы:

– Здравствуй, дочь! – в пустых глазах когда-то яркого, а теперь уже выцветшего от времени, цвета летнего неба не отразилось ровным счетом ничего.

Я замерла на месте, не зная как себя вести. Судя по холодному приему, мужчина явно не ждал от меня проявлений дочерней любви, но странного рода любопытство, все же проглядывающее сквозь маску равнодушия на его лице, не позволило мне промолчать:

– Здравствуйте… отец.

Многие годы я мечтала, как произнесу эти слова, мечтала, как глаза человека, подарившего мне жизнь, озарит радость долгожданной встречи, но никогда, даже в самом страшном сне мне не могло привидеться, что это короткое слово оставит на губах лишь горький привкус разочарования.

Он еще некоторое время внимательно разглядывал меня, и даже показалось, что на секунду выражение его глаз смягчилось, словно при виде меня он вспомнил кого-то, воспоминания о ком смогли растопить ледяную маску безразличия. Могла ли это быть моя мать? Я только открыла рот, чтобы спросить его об этом, но опоздала: искры неизвестного мне чувства, сверкнув, погасли в его глазах, сменившись холодной пустотой, и отец, мгновенно потеряв ко мне интерес, перевел взгляд на мужчину, все это время неслышно стоявшего за моей спиной:

– Она была одна?

– Да, мы обыскали таверну, но никаких следов присутствия женщины не обнаружили.

– Глупцы! Как вы могли ее упустить? Немедленно возвращайтесь обратно и обыщите все вокруг. Привезите мне ее – живой или мертвой!

Я замерла на месте, осознав, что речь, по всей видимости, шла о моей тетушке. Но ледяной холод, незримой нитью прошедший сквозь жестокие слова, заставил меня резко напрячься, не понимая, почему нельзя оставить ее в покое теперь, когда уже заполучил меня. Сколько еще страшных тайн хранит прошлое, о которых я даже не подозреваю? Как бы я не относилась к тете, как бы порой не обижалась на холодность и скрытность, слышать о том, как отец фактически приказывает ее убить, было невыносимо. Но что я могла поделать, имея на руках столь ничтожные знания обо всем, что касалось меня самой и моей семьи?

Тем временем, мой сопровождающий, молчаливо кивнув на холодный приказ, покинул шатер, перед этим учтиво поклонившись, чем несказанно меня озадачил. Наверное, в другой раз я бы непременно поломала голову, обладателем какого титула является мой отец, но сейчас меня волновали более насущные вопросы. Дождавшись, пока мужчина вновь взглянет на меня, я тихо проговорила:

– Отец, скажите мне, моя тетушка… Кто она вам? И почему вы так непримиримы по отношению к ней?

Он расплылся в зловещей улыбке, по-видимому, освежая в памяти список ее прегрешений:

– Кем приходится она мне? К моему прискорбному сожалению, единоутробной сестрой, что, наверное, и послужило причиной наших с ней разногласий, – последнее слово он произнес с нажимом, явно подразумевая под ним что-то большее, нежели ссора из-за разбитой тарелки или недостаточно низкого поклона. – Наша семейка никогда не отличалась мирным характером, потому-то мирно сосуществовать друг с другом мы просто не в силах.

Я замерла, обдумывая услышанное. После многих лет тайных мечтаний о том, как однажды окажется, что тетушка похитила меня у родной семьи, которая всегда меня искала, узнать, что она все же являлась мне кровной родственницей, было немного больно. И в первую очередь, из-за женщины, меня воспитавшей – пусть и причины того, что она разлучила меня с настоящей семьей, были мне до сих пор неизвестны. Пользуясь моментом, я поспешила задать новый вопрос:

– А для чего тетя отлучила меня от вас? – он скривился, недовольный этим вопросом, но, тем не менее, все же собираясь на него ответить. Но только он открыл рот, чтобы приоткрыть еще одну завесу тайны, окружающей мое детство, как в шатер резко ворвался непривычно бледный и смертельно напуганный мой недавний похититель, с трудом выговоривший дрожащим от ужаса голосом:

– Мой господин, он прибыл!..

Я непонимающе взглянула на отца, намереваясь уточнить, кого имел в виду его слуга, но разом побледневшее лицо мужчины заставило меня прикусить язык.

Что бы это ни было, мне резко расхотелось об этом узнавать.

Под стать моему испугу сквозь тряпичные стены шатра с новой силой ворвался ледяной ветер, приправленный странным ощущением неотвратимости грядущего, пока мне неизвестного, но уже заставившего душу заледенеть в тревожном ожидании.

Лицо отца вновь стало равнодушным, но меня это не обмануло: как он ни пытался скрыть страх, поселившийся в глубине глаз, у него ничего не вышло. Столь напугавшее сообщение слуги о чьем-то появлении, которого, судя по всему, он ожидал, но одновременно и боялся, заставило его на секунду показать истинные эмоции, главенствующее место среди которых занимал страх. И я боялась даже предполагать, что могло явиться его причиной. Внезапно мне стало казаться, что этот шатер – единственный островок света посреди безнадежного моря тьмы, и стоит только приподнять неплотную ткань, отделяющую нас от него, как мгла радостно ворвется внутрь, затягивая в свои смертоносные объятия.

В этот момент отец, все это время о чем-то размышлявший, решился, и отнюдь не ласковым движением подхватив меня под локоть, повлек за собой, игнорируя слабые попытки сопротивления. Отбросив в сторону полотно, прикрывающее вход в шатер, он позволил ночному холоду окутать нас плотным покрывалом темноты.

Дождь прекратился, но плотные тучи, гонимые резкими порывами холодного воздуха, не желали покидать измученное небо, из последних сил цепляясь раздувшимися боками за высокие макушки деревьев.

Радостно встретивший нас ветер тут же накинулся на мое дрожащее тело, забираясь под сырую ткань, еще больше охлаждая и без того ледяную кожу.

Но даже он не мог заставить меня отвести взгляд от находящейся в отдалении небольшой группы всадников, которые безраздельно завладели моим вниманием, едва я покинула шатер. Удивительно спокойные лошади, сливающиеся с окружившей нас тьмой, не издавали и звука, казалось, повинуясь мысленным велениям своих хозяев. Я могла поклясться, что не было произнесено ни одного слова вслух, не сделано ни одного движения, которое говорило бы о изданном приказе, но одна из лошадей почти неслышно сдвинулась с места и направилась к нам.

По тревожно дрогнувшей руке отца, продолжающей сжимать мое плечо, я поняла, что он неимоверно напряжен – и чем различимее становился силуэт всадника, тем сильнее дрожали его пальцы. Но даже боль не могла привести меня в чувство – словно завороженная, я наблюдала за приближающейся мужской фигурой, ощущая, как нарастающий страх невидимыми иглами впивается в тело, неотвратимо проникая под кожу.