Павел Рупасов - Записки санитара

Еще что у меня на уме? Собственная «всячина» – Шерлок Холмс. Шерлок ведь был уловлен в первой серии того английского фильма умом, собственным азартным своим умом… Человек, более приземленный, много чем уловлен. Он уловлен пищевыми добавками! И началось все с пищевой поваренной соли, она являлась первой пищевой добавкой. Без нее уже очень скоро не ело человечество совсем, покупали соль задорого. Самое трудное было у семьи Лыковых в тайге что? «Без соли сербать». Не мерзнуть, не голодать, не одиночество или болезни – без соли есть – вот что было самым большим испытанием… Так что соль как будущий вирус вкусовых добавок был нам подсажен давно… Это что? Запрограммированный сбой? И вот теперь, теперь перед нами вся эволюция разнообразных вкусовых добавок со всеми ее вредными последствиями налицо – «улучшатели», рыхлители, эмульгаторы и прочее… Все они «хором» влияют на наше здоровье отрицательно, – о чем страдают на страницах газет и журналов дотошные современники. Мне-то что? Я не страдаю, но я был врачом-гигиенистом – лет, эдак, двадцать подряд, и у меня выработался вкус к наблюдению за процессами, которые могут влиять на здоровье человека…

…В моей голове – куры, куры на прилавках магазинов; куры, у которых заканчивается срок годности, – поступают на гриль – это может понять каждый, кто попытается пососать косточку от ножки – она невкусная, то есть состарившаяся… Видимо, ножка в большей степени «торчит на воздухе», окисляется вот, и прогоркает костный мозг в косточке раньше всего, и термообработка гриль не скрывает этот дефект. Дефект старости всей курицы как таковой гриль, получается, скрывает, срок ее годности продлевает, а вот с ножкой вышел «прогляд» – проглядели ножки… Ничего – эволюция уже идет – будут ножки заранее «обкусывать»…

В нашем многомиллионном городе везде встречается (значит еще не рудиментарное это) культурное обращение, определенная внимательность к культуре речи, ее литературным выразительным возможностям. Это очень радует всегда. Это создает среду, воздух, в котором приятно находиться, хочется этому как-то соответствовать, атмосфера эта даже на круг твоего чтения влияет… Но в нашей больнице люди, в том числе пациенты, молчаливы и сдержанны, – это главное проявление шока? Все люди в несчастии и болезни одинаково стремятся быть немногословными? Одинаково все и воспитанные, и невоспитанные… Дают волю себе покричать и повозмущаться исключительно лишь пьяные люди.

Когда вы здесь долго работаете, то даже если вы бука нелюдимая и ни с кем почти не общаетесь, то вы, в конце концов, может быть, хоть и через полтора года, но поймете, что все сотрудники здесь – семья, что все здесь как бы слегка греются друг возле дружки – в эмоциональном плане согревают друг друга интонациями голоса, контактами какими-то неосязаемыми, словами не обижающими. Я, например, лифтерам говорю каждый раз, хоть и по сто раз в день их вижу: «Ну, здравствуйте, это мы». И лифтерам всегда становится теплее, я это чувствую, – они как-то смягчаются, а то вид у них всегда такой замерзший, закутанный и одинокий, – работа у них такая – одинокая, целые сутки в лифте «висеть»… А когда мы выходим из лифта, я частенько, чтобы вообще, просто поддержать человека, обещаю, что «мы больше не придем», то есть выходит, что больше тревожить мы с больными их не будем. Лифтеры – это те люди, которых я вижу очень близко, потому что лифтеры целые сутки дежурят в своих грузовых лифтах на семь человек. Вход в лифт с улицы. Они дежурят в «своей лифтовой шахте», а мы всегда их вызываем (кнопка звонка на стене возле лифта), и от того, как скоро лифтер приедет, зависит, насколько или как сильно мы с больным замерзнем, ожидая лифт. А лифтеров здесь пять – по числу лифтов. Шестой лифт автоматический, и с ним не поговоришь. А здесь мы вместе с лифтером взаимодействуем – открываем громыхающие, еще советские двойные двери лифта, морщась от железного грохота, закатываемся туда всех «гоп-компанией» с каталками, больных под одеялами, со свитой из родственников и ходячими «попутными» больными. Всего лифт вмещает шесть-семь человек, потом мы едем, и на выходе все повторяется. Каталкой (она под 100 кг, ведь на ее «спине» лежит больной под одеялами) нужно никому не повредить руки, а каталки наши, о них я уже упоминал, ехать сразу не хотят, и от того, что ты ее толкаешь, она вовсе не едет или едет «вбок» и ударяется о двери лифта или о людей. У каталки впереди и сзади ручки железные – собственно это рога, как у быка. Каталка четырехрогий бык, который имеет замысел всегда кого-нибудь «боднуть»… Поэтому если все перечисленное делать нежно и ласково с приговорочками: «Ну вот, мы и приехали…», «Сейчас аккуратненько выйдем…», «Ничего, все у нас получится…» – то люди ведут себя доброжелательно и на каталки эти ржавые уже так не нервничают.

Так что лифтеры в одиночестве своем все люди-отшельники и очень на ласку отзывчивые, и очень оригинальные – об этом я как-нибудь в другой раз расскажу.

Руки надо мыть. Руки здесь желательно мыть после каждого больного. То есть о больных сегодня здесь не буду рассказывать, а только о медперсонале. По дороге в отделение я каждый раз держу ручки каталок, открываю с добрый десяток дверей, временами держу (грею) руки в карманах, надеваю резиновые перчатки (а внутри у них белый порошок – тальк). Одеваю рабочие теплые вязаные перчатки, когда на улице холодно… Так что после такой разнообразной встречи твоих рук с поверхностями, на которых оставили свои следы многие здоровые и больные, СПИДом, гепатитом и еще не весть чем, – руки здесь моют все. У нас в комнатушке есть раковина, жидкое мыло и даже крем, чтобы кожу оберегать. От бессчетного количества «помывок» кожа становится шершавой и склонной к… в общем, к чему-то нездоровому склонной. После мытья руки вытираются полотенцем, которое висит здесь же. Полотенце это всегда меня несколько смущает. Дело в том, что об это большое махровое полотенце вытираем руки все мы, целые сутки подряд, а в смене нас пять-шесть человек санитаров, и вытираем мы руки целые сутки, и люди мы все разные, и моем руки мы тоже по-разному… Брезгливость и образование подсказывают мне, что здесь какой-то организационный недочет, касающийся общей культуры, гигиены и эпидемиологии вместе взятых, так что я (больше ничего не остается) всегда вытираю руки с замиранием сердца. Это полотенце, руки, перчатки, дверные ручки, наши карманы и очень и очень многие другие детали тоже можно характеризовать как моменты, которые могут способствовать инфицированию персонала (о больных я в этом месте и не думаю даже… и как их защитить – не знаю). Именно поэтому, наверное, нас – весь персонал – здесь ежегодно прививают от всяческих инфекционных заболеваний, примерно с такой же серьезностью, с какой прививают уезжающих на работу в тропические страны и очаги опасных инфекционных заболеваний… Чтобы человек «мог хоть грязь есть», и ему за это «ничего бы не было».