Алексей Доброхотов - Темное Дело

Но, другое занимало теперь Тишку. Неведомая сила, неизвестно откуда исходящая, стала медленно согревать изнутри, расти и крепнуть, охватывая все его меленькое существо чувством невероятного подъема, некой расширенности, наполненной плотной энергией легкости и свободы. Под воздействием этого теплого потока раздирающие голову невыносимые звуки заметно приглушились, округлились и свернулись в плотный многоголосый шар, из которого словно иглы продолжали топорщиться только настырные мысли инженера Лыкова, сверлившего его своими круглыми, внимательными глазами. Они царапали воспаленный до крови мозг, перекрывая собой все остальное. Тишке даже показалось, что если прекратить их, то сразу станет значительно легче, нестерпимая боль, разрывающая голову, стихнет, и настанет то долгожданное упокоение, то, единственно чего он желал больше всего и к чему в этот момент стремился.

«Эй, ты слышишь меня, не молчи, ответить мне. Прав ли я? Поговори со мной, – наседал его надоедливый внутренний голос. – Не сиди молча. Ответь что-нибудь».

«Да, издохни ты, сволочь!» – выпалил в ответ Тишка от всего сердца и из последних сил.

Инженер замер на миг с восторженно детской улыбкой на устах и рухнул на пол словно подкошенный.

– Что это с ним? – кивнул в его сторону дежурный по отделению.

– А хрен, его знает, – ответил постовой милиционер.

– Посмотри.

Служивый лениво поднялся с лавочки, подошел к телу потерпевшего, склонился над ним, потрогал для порядка за плечо, приложил палец к шее.

– Помер, кажись.

– Это… То есть, как помер? – удивился дежурный.

– А хрен его знает.

– Ни хрена себе компот. – Дежурный подскочил к телу инженера, перевернул его на спину, пошлепал по щекам, – Эй, друг, кончай прикидываться. Вставай, – приложил руку к яремной вене, закрыл веки, встал, – Точно. Откинулся. Во, влипли… Вызывай скорую.

* * *

За суматохой, поднявшейся вокруг тела потерпевшего новопреставленного инженера, все как-то забыли о Тишке. Тот, по-прежнему, воткнувшись лбом в металлические прутья решетки, восседал на грязной параше, переживая тем временем полное перерождение своего мировосприятия.

Человек всю жизнь проживший один в тесноте темного подземелья и внезапно оказавшийся в солнечный полдень посреди шумной городской площади выглядел бы гораздо менее потрясенным, чем Тишка, на которого разом обрушились все мысли, звуки и запахи, исходящие от этого мира.

Его отравленный алкоголем мозг не в силах был совладать с таким неимоверным объемом информации. Задыхаясь от умопомрачительной вони, словно безумный, зажав ладонями уши, он раскачивался из стороны в сторону, пытаясь собственными завываниями заглушить раздирающий рев паровозных гудков, оглушающий грохот вагонных сцепок, всепроникающий гвалт городских улиц, топот сапог и гомон неисчислимого множества голосов.

– Начальник, у этого чмурика крыша поехала.

– Прикидывается.

– Уже час воет, падла.

– А тебе что?

– А мне что? Тебе отвечать.

– Видать пробрало клистиром. Доктор, не посмотрите задержанного?

– Да он, вроде, не в себе. Эй, товарищ! Смотрим на мою руку. Странно. Не реагирует. Эй, товарищ, что с вами? Покажите язык… Следите за зеркальцем… Он не реагирует. Это, простите, не моя специальность. Вызывайте психиатров. Похоже, что он сильно не в себе. И снимите его, наконец, с ведра.

– Пеликанов! Слышал, что сказал доктор? Ты, почему до сих пор с параши его не снял? Ты, что Пеликанов?!

– А я что? Что, я? Почему сразу Пеликанов? Я тут при чем? Сами велели!..

– Разговорчики, Пеликанов. Выполнять. Ты, слышал, что я сказал? Это он что у тебе уже два часа на параше сидит?

– Уже снял, начальник.

– Вот оттого, верно, и не в себе, товарищ. Это же, простите, мучительно, столько просидеть на ведре. Видимо, даже больно. Нормальный человек к этому не приспособлен.

– Ах, ты, гад, Пеликанов. Ты же его замучил.

– Да вы что, начальник. Причем тут я?

– Пока мы тут работали, не покладая рук, ты, фашист, его истязал? Концлагерь устроил!?

– Да не я это. Не мое это. Я тут при чем?

– Разговорчики. Штаны одень. Что это он у тебя такой весь скукоженный?

– Не лезут на него штаны. Он скрюченный весь. И воет. Он воет, начальник. И скрюченный. Штаны не лезут. Что делать?

– Что, значит, скрюченный? Что, значит, не лезут? Я тебе покажу, не лезут!

– Вполне естественно. Столько времени просидеть на ведре. У него затекли мышцы. Необходимо сделать массаж. Размять ноги. Вы, товарищ, ему ноги разомните, ладонями. Нужно разогреть ткани. Кровообращение нормализуется, и он выпрямятся.

– Пеликанов, ты слышал, что сказал доктор. Быстро сделал массаж.

– Что, я? Я, что ли!? Это ему я, чтобы это самое место мять? Это мне, что ли!?

– Да, ты, что б тебя… Еще поговори мне тут. Я что ли это должен делать? Быстро выполняй, или я тебе массаж сам сделаю такой, что не обрадуешься. Мни, как следует. Будешь знать, как над сокамерником издеваться.

– А я что? Мне никто ничего не говорил. Что сразу я?

– Мни, как следует. Сильнее. Растирай ноги. Задницу массируй. Мягче, мягче, Пеликанов. Без лишних усердий. Мягче, я сказал. Растирай. Ладонью. Вот так. Гляди у меня, Пеликанов.

– Ну, как, товарищ, получается? Правильно делаете. Круговыми движениями вдоль ягодиц. Вот так, вот так. Ну, как он, отходит? Распрямляется?

– Сам, попробуй.

– Простите, я не специалист по массажу. Это не мой профиль. Труп осмотрели? Можно забирать?

– Увози.

– Петр Иванович, носилки! Можно забирать. Поехали.

– Натянул штаны, Пеликанов?

– Натянул.

– Ух, Пеликанов! Следак приедет, припаяет тебе издевательства.

– За что, начальник? Это же не я! Я тут не причем. Сами, сказали усадить.

– Я тебе покажу, не причем! Я тебе, когда это сказал? Два часа назад я тебе это сказал. А ты что сделал? Кто два часа издевался? Кто на ведре держал? Все видели. Точно припаяет. Сиди смирно. Что б я тебя и не слышал. А его этого на скамейку усади. И пальцем не трожь. Вот, дело ешкина вошь. Терпила помер, негодяй гикнулся. Гляди, Пеликанов, что бы тебе еще смерть инженера не впаяли. Чем ты там в него пульнул?

– Я пульнул? Да ты что, начальник!?

– Гляди у меня! Издеватель. Усадил на парашу. Любой чокнется.

Прибывшие по вызову психиатры установили явную неадекватность поведения задержанного и вероятное органическое повреждение мозга. Вкололи успокоительного. Но ожидаемого эффекта оно не принесло. Усилили дозу – безрезультатно. Тишка по-прежнему на задаваемые вопросы не реагировал, выл и раскачивался. Врачи развели руками, вкачали сильного снотворного и с тем уехали.

Гудящее сознание заволокло темной тягучей трясиной, и оно померкло.

* * *

С двух сторон пронзая уши, грохнули стальные кулаки вагонных сцепок, брызнул по стенкам черепа раздавленный гул голосов и с воплем страшного пробуждения вихрем ворвался через ноздри роскошный букет спертых ароматов грязного, давно не стиранного нижнего белья.