Алексей Доброхотов - Темное Дело

Для начала вы можете сделать гимнастику. Как сейчас принято полагать, она особенно укрепляет тело. Но можете ее и не делать, а просто выпить чашечку кофе или вознести хвалу Небу. Это значения не имеет. Главное, положить начало, главное, что бы первое движение души, так определило весь последующий поток мыслей, что те, сплетясь воедино с нахлынувшим настроением, не растворились в нем, а устремились туда, куда, как вы потом, вечером, поймете, его правильнее всего и следовало направить. Иначе это утро не станет для вас добрым, и снова не будет иметь существенного значения.

Впрочем, надевайте штаны, облачайтесь в рубашки, ешьте, пейте, умывайтесь и идите. Идите, куда хотите. Те, у кого имеется служба, идите на службу. Это не самый плохой вариант, куда можно пойти утром. Главное, чтобы было куда идти. А куда, это не важно. Хотя бы даже на Кудыкину Гору.

Но помните, что каждое утро может оказаться для вас последним.

* * *

Иван Моисеич, побойтесь Бога!.. Как говориться, или наденьте трусики, или снимите крестик. Даже если его нет. Даже если нет того, из-за чего стоит надевать трусики. Не утром единым, Иван Моисеич… Не надо спешить. Подумайте, так ли вы начинаете. Та ли мысль колобродит в нечесаной голове… то ли слово спадает с размякшего языка… та ли нога пытается подцепить опрокинутый ночью тапок… Может, стоит еще полежать?.. Не рано ли покидать теплое одеяло?.. А надо ли?.. Может, лучше и не… Впрочем, почему бы и нет?..

Иван Моисеич, вы же умный человек! Вы же знаете, что все начинается с утра.

* * *

Во всем виновата кошка.

Если бы не это маленькое, глупое животное, то, возможно, все сложилось бы несколько иначе. Привычное течение дней Ивана Моисеича не изменилось бы столь стремительно, и он продолжал бы размеренное восхождение к вершине своей жизни.

Если бы не кошка, не закрутились бы вокруг него таинственные события. Не оказался бы он среди рабочего дня на городском пляже и не окунулся бы в водоворот головоломных историй и душегубных страстей.

Если бы не она, то продолжил бы Иван Моисеич полагать, что он и есть тот самый обычный, ничем не примечательный, добропорядочный гражданин, смиренно несущий свой крест жизни день за днем, месяц за месяцем, год за годом до тех пор, пока серебристый финал не успокоит его утомленную душу.

Но так уж сложилось. Возможно, чужой промысел соизмерил и спланировал поворот событий, развернул колесо, стукнул им по ухабу и опрокинул скрипучую телегу в водоворот превратностей жизни. Впрочем, если бы не кошка, то, возможно, произошло что-нибудь иное, что, скорее всего, случилось бы, при известной предрасположенности судьбы к подобным переменам, как это обычно происходит с людьми, предпочитающими больше полагаться на волю случая, чем предпринимать для этого какие-либо разумные действия. Но так или иначе, вездесущая игрушка внезапно восставших первобытных инстинктов, не ведая, что творит, стремительно внесла в его жизнь свои коррективы.

Начало того дня не предвещало ничего необычного. Часы, как заведено, пробили полночь. Наш герой спокойно и глубоко спал на широком двуспальном диване рядом со своей толстощекой женой Соней. Блаженная тишина белой июльской ночи окутала его безмятежное сознание тонкой пеленой сладостных грез. Что снилось ему? Быть может, та, другая, тонкая и чувственная с высокой грудью и стройными ногами… Быть может, тот миг, напоенный лучами сиятельных звезд, что так терпеливо он ждал, как справедливую награду за свой повседневный труд, который сам по себе уже есть великое преодоление… Или что-то еще, что мужчина желает иметь… Может, тот подвиг, что уже совершен, в душе, но еще не проявлен во всем блеске его благородства по причине не сложившихся обстоятельств… Видимо, ему виделось что-то упоительное, ласкающее душу своим совершенством, ибо, как можно еще понять то удручающее настроение, внезапно обрушившееся на него, когда сквозь кружево светлой мечты грубо и неестественно прорвался свербящий скрежет когтей по сухой керамический плитке.

«Нагадила…», – сквозь дрему сообразил Иван Моисеич, – Какая нелепость…»

Он снова смежил свои веки, пытаясь ухватить за хвост ускользающее видение. Сон медленно наплыл радужной картинкой, и даже некоторое время витал над головой, робко протискиваясь сквозь противный скрежет, все еще продолжавшийся и продолжавшийся с усердием раннего дворника медленно метущего бесконечную шершавую мостовую. Словно одержимое злым духом примитивное существо искушало его потревоженное сознание, осколками сухой штукатурки сметая на асфальт искалеченные небесные образы.

Иван Моисеич взглянул на часы.

«Так рано…», – скривился он и не встал, отложив грязную работу на утро.

Но неутомимый копатель в эту ночь оказался чертовски изобретателен. Бесцеремонно поправ все правила приличного поведения, привитые человеком за долгие годы совместной жизни, он, вдруг, возопил диким, гнусным, протяжным голосом в гулком чреве темного коридора. Видимо, он знал, чем можно взбодрить своего хозяина. Не получив ответа на первый призыв, он вонзил в тишину ночи новый, длинный душераздирающий вопль, металлическим штырем пронзивший мозг Ивана Моисеича насквозь. Но и этого ему показалось мало. Намотав на ржавый шампур куски раскромсанных сновидений, он завернул их в шелестящую бумагу и грохнул пустой бутылкой по железой крышке бездонной, эмалированной кастрюли, гулким раскатом содрогнув саму душу. Затем сбросил на пол нечто металлическое и оно медленно покатилось по паркету, размеренно постукивая на выбоинах, как старый трамвай на стыках разболтанной дороги. После чего завершающим аккордом погребальной песни прозрачной ночи протяжно завыл громко и утробно.

«Ну, сука, допрыгалась».

Уродливые звуки ночного разгула искореженным стальным профилем окончательно разворотили кружево сна, перевернули сознание и подняли из глубины души столь примитивные обозначения последующих недобрых намерений, что их смогла бы понять даже бессловесная тварь. Злобная месть черным, нефтяным пятном заволокла светлые воспоминания прелестных переживаний.

«Убью», – прошипел Иван Моисеич и босиком, преисполненный негодования, по возможности тихо, дабы не разбудить крепко спящую супругу, бросился на поиски нахального зверя. Но тот, сразу почуяв неладное, стремительно скрылся под диваном. Злорадная ухмылка перекосила лицо мстителя. Если бы все это случилось днем, то он воспользовался бы пылесосом. Но сейчас… Он взглянул на мирно спящее лицо жены, ухмыльнулся еще раз, извлек из-за шкафа длинную швабру и с натиском штурмующего вражеские бастионы засадил ее под диван, туда, где призрачное мерцание холодных глаз выдавало затаенное присутствие дикого существа. Неприятель заметался из угла в угол. Нападающий заелозил шваброй из стороны в сторону, гулко постукивая по полу. Один грозно рычал. Другой тяжело пыхтел. И так продолжалось несколько минут, пока быстрая скользкая тень вдоль сумрачных силуэтов угловатой мебели не выдала направление отступления противника. Разъяренный вершитель правосудия ринулся следом. И хотя итог схватки был явно заранее предрешен, маленькое обезумевшее существо не намеревалось так дешево сдаваться. Оно заметалась из коридора в комнату и обратно, закружило вокруг кресла, стрелой пронеслось над кроватью, взлетело на шкаф, откуда шумно опрокинуло книги и всякую мелочь прямо на голову раздосадованному преследователю. И если бы в эту минуту тот воспринял протесты своей разбуженной половины и не проявил завидного упорства и настойчивости, то, вполне вероятно, столь бурное сопротивление смогло бы принести положительные результаты, ибо во имя сохранения благоприобретенного имущества и ночного спокойствия справедливое возмездие, скорее всего, отложилось бы до утра. Но что значат какие-то дешевые вещи по сравнению с нагло нарушенными принципами! Как может женщина понять высокие устремления мужа! Как можно оставить преступление без наказания! Нельзя потворствовать животному в проявлении его первобытных инстинктов. Даже, невзирая на когти. Нужно загнать его угол, прижать к полу шваброй и показать, кто в доме хозяин, окончательно и бесповоротно, дабы впредь неповадно было.