Дмитрий Иванов - Марчеканская вспышка (сборник)

Извлёк старший лейтенант свою добычу и принялся вечерять: достанет креветку из сетки, в солёную воду обмакнёт и в рот тащит. Потом голову выплёвывает, а остальное глотает. Мы, ясный месяц, не выдержали спрашиваем:

– Товарищ старший лейтенант, а как это вы криля со всей шелухой едите да ещё в сыром виде? Как бы не пришлось доктора с берега вызывать, всякое случается…

Смыков ухмыльнулся и ответил:

– Эти чилимы беспанцирные, нежные. Таких в Магадане нет. А здесь полно. Их можно сырыми употреблять в пищу, ничего страшного. А случается, действительно, всякое… Года три назад, помню, передозировка была… креветочная. Еле меня от жены контр-адмирала Симоняна отодрали. Даже лопатой по рукам били, а я не чувствовал…

– А нам разрешите попробовать, товарищ старший лейтенант?

– А вы от стояка помереть можете, лучше не рисковать.

Сказал и отправился в город на такси. А мы остались нести службу вместе с дежурным офицером. Да, старлею-то хорошо – сел на тачку и айда… свой высокий потенциал к дальневосточной земле гнуть. А мы потом не рискнули креветок этих ловить и в пищу употреблять. Мало ли… вдруг Смыков не сам всё придумал, не во фрейдистском сне вышеописанные чудесные свойства беспанцирных креветок привиделись. А ему-то проверить легко правильность своих сентенций… не то, что нам, горемычным. На нас даже лопату жалко поднять в качестве дуэльного оружия.

Владивосток – город портовый, морской. Оттого и проститутки здесь не переводились даже в те сказочные времена, когда советским людям ещё не рассказали, что в СССР секса пока нет… А вы подумали, будто Смыков к постоянной боевой подруге ездил? Нет постоянства в движении, если оно не идеально равномерное. Кто сказал? Так ещё сэр Айзек Ньютон в каком-то там средневековом году…

…о движении намечалась очередная история, но тут меня со Славкой вызвали для ликвидации внезапно возникшей локальной аварии, и тема повисла в воздухе вместе с топором, дожидаясь нашего возвращения.

Часа через два сели пить чай. И тут я напомнил Салееву, что он начал рассказывать что-то о движении, а потом сбился…

– Ах, да, – ответствовал Слава, – точно. Я же о старлее… Как про флот вспоминаю, так первым перед моим воображением предстаёт именно он – командир группы движения старший лейтенант Смыков. Что говоришь? Да-да, тот самый, который зеленоглазых креветок сырыми лопал.

И был командир группы движения наш совсем не шиком крыт. Матерщинник, конечно, невероятный. Не с морским даже акцентом, а каким-то клошарским. Если слушать и вдумываться в его речи, то от ушей скоро только трубочки для нюханья кокаина останутся. Но мы старались особо не вникать, сканируя, как придётся, уставные выражения и приказы в этом великолепном мусоре словесных отходов. Иногда Смыков выдавал и довольно оригинальные матерные сентенции, и личному составу удавалось их зафиксировать в ряду других жемчужин военно-морской мысли.

Стояли мы тогда на ремонте во Владике… И тут как раз по случаю дня ВМФ для всего личного состава, который на плавбазе подъедался после похода, то есть и для нашей бригады подлодок, концерт давали силами местной флотской самодеятельности. Не шибко, конечно, здорово. Сами же знаете, как в те времена датские празднества обустраивали. Попели хором патриотические песни, станцевали вязанку танцев имени дружбы всех советских народов, ни о каком юморе ни слова. Даже конферанс был пафосный, застёгнутый до последней пуговички воротника.

После концерта вышли из ДК, построились, направились в порт. Во главе старший лейтенант Смыков благоухает коньяком из буфета и божественным одеколоном. С высоты прожитых лет понятно, что одеколон тот наверняка паршивеньким был, чуть лучше «Шипра», какая-нибудь «Бегущая по волнам» с приторной цветочной оттяжкой. А нам-то казался этот аромат свежеподоенных на скошенном поле кузнечиков, захлебнувшихся бытовым керосином, чем-то вроде олимпийской амброзии.

Так вот, старлея нашего, вероятно, распирало винтажной судьбоносностью, как живот на третий день деревенской свадьбы от угощений. И в конце-концов, его трепетная душа офицера-подводника не вынесла самопереваривания – Смыков приказал экипажу остановиться и объявил перед строем. Буквально следующее:

– Ну, что это у них здесь за артисты? Просто б**ди какие-то, а не артисты… Вот у моего дяди б**яди – вот это артисты!

После проникновенной речи Смыкова движение в сторону порта возобновилось. Старлей весело насвистывал что-то из классики, возможно даже из «Риголетто». Его самолюбие было утешено, а виды на предстоящие вечер и ночь открывались настолько прекрасные, что сожаление о напрасно проведённом на концерте времени рассеялось с необыкновенной лёгкостью по мановению самурайской разновидности вездесущего бриза.

– А кормили вас как? – спросил я Славку, когда абрис старшего лейтенанта Смыкова растворился во влажных пятнах водяного пара от закипающего чайника.

– Кормёжка? Так – от пуза. Особенно в походе. Там и дефицита по тем временам всякого навалом давали: апельсины, мандарины, икра красная, соки фруктовые натуральные. А уж о красной рыбе и не говорю. На плавбазе во Владике щи из свинины – фирменное блюдо. Только минус один имелся – мясо рыбой отдавало конкретно из-за того что свиней на подсобном хозяйстве флота минтаем кормили. В общем, не понять – то ли щи, то ли уха с капустой. А в остальном – всё очень достойно и местами даже пафосно.

Зимой же – когда на лодке только вахту несли, а жили в казармах – питание попроще было. Как у сухопутного воинства: на гарнир неизменно – каша перловая «шрапнель № 5», из мясного – говяжьи мосалыги, а яйцо только по воскресеньям на завтрак. Но зато на таком контрасте очень весело потом к походу готовиться.

Славка помолчал с минуту – по улыбке видно было, он вспоминает что-то приятное, – а потом продолжил:

– Как свято верил матрос Садретдин Умаров из абсолютно сухопутного Узбекистана, рис (к?) – благородное дело. Причём он на полном серьёзе считал, будто существует такая русская пословица. Матрос Умаров даже говорил мне об этом во время нашего вынужденного поварства на кухне. На кухне, на кухне… на кухне дивизионного госпиталя. Вроде бы госпиталь военно-морской, но камбузом это абсолютно сухопутное заведение язык назвать не поворачивается. Так вот, Умаров говорил:

– Вай, хорошо кто-то умный про рис придумал. Слышал я, будто бы европеец. Но с большим понятием человек.

Умаров попал к нам на лодку, когда мне до дембеля оставалось месяца четыре, может, пять. Я заработал в это время бронхит, и мы с Умаровым оказались в лазарете одновременно. Что за болезнь была у моего сослуживца, не припомню точно, но, по-моему, его замучили чирьи – дело вполне обыденное для представителя Средней Азии, попавшего в условия сырого морского климата.