Виктор Гусев-Рощинец - Шпион неизвестной родины

Я почувствовал странное облегчение. Привкус горечи, которым оно, без сомнения, было напитано, лишь придавал остроты, сродни тому страху, который охватывает при заглядывании в бездну. Пожалуй что, я просто-напросто падал в неё, отбросив теперь уже ненужные, сломавшиеся крылья, и, падая, ощущал приятное щекотание под ложечкой. Кто получал отказ после долгих мучительных размышлений о браке, тому знакома эта странная лёгкость.

И всё-таки я ждал объяснений. Всегда хочется получить официальный отказ, а не пробавляться умолчаниями. Белоснежка, однако, молчала, маскируя, подумал я, свою растерянность быстрыми, точно рассчитанными движениями, что вырабатывает у женщин привычка подкрашиваться и припудриваться всякий раз когда обстоятельства складываются не в их пользу. Этакая уловка – удержать паузу.

Потом она сказала:

– Ты меня обижаешь.

Я спросил:

– Чем же?

Мог бы и не спрашивать, но диалог, завязавшись, идёт по своим законам. Это начинаешь понимать, занимаясь, к примеру, писанием пьес. Драматург непременно знает, какими должны быть реплики – на характер, на действие, «мерцающие», возможно ещё какие-то, не помню, – сочиняя, прикладываешь мерки к каждому слову, а на поверку выходит обыкновенная болтовня. Драматург – несчастнейший из писателей, ему не дано права заглянуть в душу. «Чувства – это система поведения» – вот лозунг драматурга, канон, в сущности, низводящий драматургию до литературы второго сорта. Головокружительная психологическая топология предстаёт в ней акробатическим цирком.

Наш диалог в «Астории» был достоин того чтобы стать завязкой какой-нибудь советской пьесы разоблачительного свойства с диссидентствующими героями. Я воспроизведу его дословно. Классифицировать реплики предлагаю читателю.

Итак, на первый «укол» я ответил недоумением: чем я её обидел?

Когда она сочла наконец, что «в форме», последовал ещё вопрос:

– Ты не понимаешь?

– Нет.

Я искренне не понимал. Моё любопытство разгоралось с каждой секундой.

– Тогда слушай.

Она понизила голос почти до шёпота.

– Я хочу бежать из этой страны. Мне же не надо объяснять тебе, что такое цель жизни. Ты человек целеустремлённый.

Она уже знала о моей мечте – писать и прочее. В постели часто разбалтываешь сокровенное. Она продолжала:

– Помнишь тот наш разговор зимой, после лыж, когда мы сидели в моей клетке и млели от тепла и уюта. Я спросила – готов ли ты мне помочь? Ты сказал: да.

На этом нас перебили, официант принёс вино и закуску. Салфеткой протёр бокалы, откупорил бутылку, налил шампанское. Мы чокнулись: «За успех». Выпили. Понимая – каждый за своё.

Я спросил:

– Что я могу сделать?

Я искренне хотел помочь ей, но теперь уже отчётливо понимая, что пути наши неминуемо разойдутся. К тому, будоражил страх, – я ступил на минное поле и хорошо это сознавал. Одновременно ощутив голод, мы набросились на еду. Кажется, было что-то изысканное, но вкуса я не почувствовал. На секунду накрывшая меня тень голодного обморока отступила вместе с нервной дрожью, и на их место пришла законная владелица разорённой души – апатия. Я приготовился выслушать любую, заведомо невыполнимую просьбу и немедленно приступить к её выполнению, заранее отказавшись от награды. Пришло время платить по счетам – вот и всё. Женщина дорого стоила везде и всегда. Вместе с апатией я преисполнился цинизма. Когда нам принесли горячее, я заказал бутылку водки. Притупившаяся от сытости боль вскоре должна была снова заявить о себе.

Мы склонились друг к другу – нежная парочка, – наши головы сблизились, она зашептала:

– Я разузнала. Там где ты будешь работать занимаются тем что плавают по морям, исследуя их пригодность к будущим войнам. У института свои корабли. Они называют их научными.

Последние слова она как бы взяла в кавычки – откровенно издевательской интонацией. Я не верил своим ушам. Откуда она узнала? Получив специальность гидроакустика на «закрытом» номерном факультете, я, конечно, знал, чем предстоит мне заниматься. Но всякого рода «подписки о неразглашении», в разное время оставленные в чреве ГБ, надёжно запечатывали мой рот, и даже захоти я рассказать Белоснежке что-нибудь «этакое», слова застряли бы в горле. Она демонстрировала потрясающую осведомлённость. Я подумал: Мата Хари.

Мы допили шампанское. Я спросил:

– Ну и что?

Она помолчала, желая, видимо, оценить мою предположительную реакцию.

– Мы уплывём.

Тут я не выдержал и рассмеялся. Идея была достаточно сумасшедшая для того чтобы стать, как говорят физики, хорошей рабочей гипотезой. Мой нервный смех, возможно, имел оттенок катарсиса, освобождения – так реагируют на удачную шутку, репризу, остроту. Что ж, в остроумии ей действительно было не отказать. Меня внедряли агентом в один из советских «мозговых центров», вербовали самым беззастенчивым образом. Я почувствовал, как в душе нарастает волна протеста. Развивать тему я предпочёл в ироническом ключе.

– Мы захватим с собой побольше секретов и будем торговать ими у входа в ЦРУ. Кто больше даст.

Она даже не улыбнулась. Фарсовое начало оборачивалось драмой.

– Если я не ошибаюсь, ты сделал мне предложение, верно?

Я подтвердил: она не ошиблась.

– Я его принимаю. Но с одним условием: поженимся в Америке. Я хочу, чтобы на свадьбе присутствовал мой отец. Разве это не естественное желание?

Я подтвердил: разумеется. Но как же мама?

– Мы найдём способ. Она будет с нами.

«Мы». Значит, вопрос о моём согласии решён?

– Ты будешь стараться и преуспеешь в этой науке с длинным названием – я даже боюсь произнести вслух – и станешь влиятельным человеком – доктором, профессором, академиком. Сколько лет тебе на это потребуется?

Я подумал и сказал:

– Десять.

Откуда слетело ко мне это кругленькое, удобное во всех отношениях число – я и сам не знаю. Будто открылся затвор фотоаппарата, и на мгновение вспыхнула даль – головокружительная научная карьера, – деньги, награды, почести. Голова и вправду слегка кружилась от выпитого шампанского. Но тут я вспомнил, что хочу стать советским писателем. С недоумением, адресованным скорее самому себе, я спросил:

– А когда же я буду писать?

– По ночам.

– Хорошо. Но о чём?

– Я буду подсказывать тебе сюжеты. Вот первый: наша любовь.

– Ну да… Кто ж такое напечатает?

– Ты будешь тайно пересылать свои произведения заграницу. Я придумаю тебе псевдоним.

– Меня тут же поймают.

– На это потребуется время. А тогда мы будем уже в Америке.

– Каким образом?

– Ты устроишь меня уборщицей, а лучше поварихой, я неплохо готовлю, – на один из тех кораблей. И однажды где-нибудь там, где они пристают к берегу, эти так называемые научные посудины, – не могут же они по нескольку месяцев болтаться в океане без пополнения запасов, – мы сойдём на берег и попросим политического убежища.