Алексей Доброхотов - Повесть о Шести Сотках

Впрочем, к утру от них не оставалось и следа.

Выходные кончились, думал он, а толком ничего не сделано. Столько планов складывалось на неделе и опять все впустую. Жена все время забрала на разные глупости. Хотел на рыбалку поехать, а пришлось в магазин идти. Хотел собрать с сыном модель планера, а весь день чинил в коридоре вешалку. Потом серия очередная по телевизору, как ее не посмотришь? Спортивные новости, обычные новости… О чем завтра на работе говорить? Ужин и… все, день кончился. Что-то не так идет, как нужно. Нет радости на душе, нет волнения. Застойно, словно в болоте. Даже кроссворд не успел дорешать. Короткие какие-то выходные. Ничего не успеваешь. Ничего на себя не остается. Завтра снова завод, станок, болванки, стружка. Пятьдесят грамм за проходной, ужин, телевизор и опять спать, без мыслей, без снов. И так до следующего воскресенья. Что-то неправильно в жизни устроено. Дни катятся, как смазанный подшипник. Сидишь сверху, мир кружиться и сливается перед глазами в сплошные одинаковые круги.

Иногда хотелось вдруг бросить все, куда-нибудь уехать, начать все сначала, по другому. Так, как это бывает в кино. Непременно счастливо, радостно, необыкновенно. Может быть, даже героически. Вот пригласят его на какой-нибудь особенный военный завод. Поручат что-нибудь сделать эдакое. Он сделает, да так, что все ахнут. И дадут ему огромную премию, большой портрет повесят на доску почета, изберут делегатом съезда, сделают Героем труда. Сразу же все станут ходить к нему за советом: бригадир, начальник цеха, и даже сам директор. Начнут спрашивать, как бы так дело поставить, чтобы теперь все время получалось не хуже. И уговорят пойти в мастера. Назначат наставником молодежи. Положат большую персональную зарплату, непременно с надбавкой. Выделят машину, земельный участок под дачу, румынскую стенку, куда жена сразу выставит фотографии, наградные листы и хрусталь, как в музее. На дачу он, конечно же, переселит родителей и будет их навещать по выходным, приезжая всей семьей на машине. И день будет солнечный, и стол на веранде широкий, и вина много, и друзья будут чествовать, и смех покатится рекою, и красивые комсомолки будут смотреть восхищенными взорами. Жена станет нежная, дети послушные, нельзя же им позорить такого отца, передовика и орденоносца. Хорошо станет. И путевка на юг ему первому, и море самое синее, и пляж золотой, и пальмы с широкими листьями прямо над головой. И никакого начальства…

Мечты, пустые мечты. Скользят по гладкой поверхности мысли, обдают душу прохладой надежды, как щель в оконной раме. Сидишь в уюте за толстым стеклом, а там, снаружи кто-то, нагнувшись вперед, ломает напористый ветер, и наградой ему – синий платочек в белой руке с балкона напротив. И он бы пошел, и он бы так смог, но никто не зовет, никто нигде не ждет, никто ничего особенного не поручает, хотя он вполне смог бы и сделать. Но выходить из теплого дома незачем, да и вообще, что там, в другом месте, среди чужих людей делать? Пустота чужбины пугала, а привычная устроенность с каждым годом затягивала все глубже.

Что я могу, кроме того, что делаю? Чем я лучше других? Все делают это, и я должен. План надо давать. Детей растить, – думал он, – Пусть хоть они поживут счастливо. Может, у них будет иначе, понятнее, лучше. Стране нужны детали. Детям нужны деньги. Все это дает завод. Надо идти работать.

Мысли загонялись на привычный круг, и он тихо засыпал…

Шло время. Год следовал за годом. Дети росли, выросли и ушли, а вечерние, воскресные мысли в голове остались. Только стали еще острее, колючее, жестче. А тоска их порождающая – беспощаднее, злее. Она выходила из темных углов проваленной в ночь комнаты, наваливалась на душу и душила за что-то несбывшееся, не совершенное, непонятое, пропущенное. Становилось жалко себя, череды скоро прожитых лет, напрасно потраченного времени, стыдно за свою мягкотелость. Хотелось отбросить привычную уступчивость, проявить мужскую твердость. Но он не находил того, на чем нужно настаивать. Все, что жена делала – вроде как, правильно. Начальство зря не цеплялось. Менять, казалось, нечего.

Катилось колесо жизни круг за кругом, вращалась одна и та же дорога, сменяли друг друга привычные надоевшие дела, как стеклянные, одинаковые бусинки. И нет из этого выхода, как нет оправданий перед щемящей душу тоской по бездарно ушедшим годам. Лишь изредка заполняла пустоту обжигающая горло водка и пустой хмель заслонял беспечным весельем наползающую неудовлетворенность. Он чувствовал, что есть что-то помимо того, что он видел, делал, за что голосовал, что-то, что находится выше того, что он имел, ел и носил. Но что, оставалось для него тайной, сокрытой в темных углах сумеречной комнаты.

* * *

Привычный круг жизни разорвался шестью сотками.

Невзрачный, поросший лесом клочок земли вторгся в его мир, словно иная планета. Правда, как все значимое, что случается в жизни, осознал это Тимофей Иванович лишь годы спустя. Сначала же, преисполненный энтузиазма быстренько решить продовольственную программу в масштабе отдельно взятой семьи, засучив рукава и призвав в помощь бывалых друзей по рыбалке, он принялся раскорчевывать лесную делянку. Но, вскоре, осушив до дна романтический сосуд новизны и батарею привезенной водки, добровольные помощники оставили его наедине с природой и кучей непредвиденных проблем. Никто не испытывал острого желания долго мучить себя изнуряющим трудом вдали от нормальных условий жизни. Дружба дружбой, но без крыши над головой, горячей воды и пищи, мягкой постели, сухой и теплой одежды, открытым лицом кормить рой ненасытных комаров за здорово живешь, дураков мало. Пришлось самому с помощью повзрослевшего сына осваивать целину. И путь от тяжелых пней ломило поясницу и отвратительно чвакала болотная жижа внутри прохудившихся сапог, зато никто не указывал, что делать. И тут Тимофей Иванович впервые почувствовал некоторую растерянность. Ему приходилось все чаще самому принимать ответственные решения. Здесь всё зависело только от него. Плохо получится или хорошо – значения не имело. Как решит, так и будет. Эта земля принимала все и становилась такой, какой он захочет сделать ее, на ровном, чистом месте.

Это новое осознание непривычной ответственности приятно пощекотало изнывающую душу. Причем настолько, что ежевоскресная тоска, как-то незаметно скукожившись, и он с удовлетворением отмечал, что, несмотря на боли в спине, за день успевал сотворить не мало полезных дел. Завтра можно будет заняться новыми, не менее важными, что позволит приблизить воплощение того замысла, зародившегося по дороге на участок, когда утром в электричке задремавший сосед уронил на колени раскрытый журнал и цветная фотография аккуратного белого домика, утопающего в тени цветущего сада, приковала к себе внимание. «И я хочу построить такой же», – подумал Тимофей Иванович. На станции в киоске он купил тот же номер, вырезал фотографию, аккуратно сложил в записную книжку и стал думать, как можно использовать сучковатые бревна, небрежно сваленные в дальнем углу раскорчеванного участка.