Егор Киселев - Пригород мира

– Чья песня? – задумчиво спросил Ярослав.

– Не знаю, – отозвался Андрей. – Какого-то местного поэта.

– Ох, уж эти провинциальные поэты, – выдохнул Яр.

Павел улыбнулся:

– Провинциальные не заслуживают внимания?

– Я не об этом, – поднял взгляд Ярослав. – Почему-то провинциальные песни всегда такие душещипательные и резкие, после них даже жить не хочется.

– А ты много таких песен слышал? Мне вот они порой нравятся, в них чувство какое-то особенное есть. – Мрачно заметил Андрей.

– Чувства-то чувствами, я с этим и не спорил. Как-то это чувство выплеснуто чересчур резко, неотесанно. Формы поэтической не хватает, что ли.

– Зато от чистого сердца написано.

– Или от нечистой совести… – задумчиво произнес Ярослав.

– Ну, блин, литераторы собрались, – засмеялся Павел. – Вам бы на литфак, господа, поступать надо было. Обоим.

Ребята посмотрели на Павла с улыбкой.

– А чье это пианино? – вдруг спросил тот.

– Наше, – отозвался Андрей.

– Кто же на нем играет?

– Вовка, – с гордостью произнес Андрей. – У него музыкальное образование.

– Хорошо играет?

– Еще бы! Правда, пока учился, достал всех своими либертангами, Шопенами и Рахманиновыми.

– А теперь часто играет?

– До сих пор играет. Он в университетские годы начал музыкой увлекаться. До этого в школу ходил. А пока в университете учился, окончил училище по классу фортепиано. Но дальше дело не пошло.

– А куда могло пойти?

– Ну как же, он долго хотел выступать в филармонии. Но потом вдруг ударился в учебу.

Павел замолчал на минуту. После спросил:

– А какая у вас разница в возрасте?

– Шесть лет, – не поворачиваясь, ответил Андрей.

– Много. Правда, я подумал, он старше.

– Так все думают. Больше скажу, он специально старше и выглядит. Говорит, будто чувствует себя на все тридцать. Ты не обращай внимания, он сложный человек со своими странностями.

– Хорошо, – тихо ответил Павел. – А на гитаре он тебя учил играть?

– Нет, – ответил Андрей. – На гитаре он не играет. Меня папа учил. Вовка мне все ноты пытался вдолбить, но я проявил завидное упорство и до сих пор их не выучил. Если честно, я и не хочу их учить. Мне филармония без надобности, к тому же, классикой я не увлекаюсь.

– И зря, между прочим, не увлекаешься. – Владимир появился так же незаметно, как и в прошлый раз. – Что он уже успел вам про меня соврать?

– Ничего не успел, – отозвался Ярослав.

– Вот и хорошо. – Владимир сел к ребятам за стол. – По какому поводу застолье?

– Никакого застолья, – быстро врезал Андрей. – Отмечаем зачисление.

– Зачисление? А на какие факультеты поступили?

– Эконом, – отозвался Ярослав.

– Истфак, – смущенно сказал Павел.

– Ну, на счет Славы я даже и не сомневался. Ты же в какой-то филиал подался?

Ярослав кивнул.

– И чем тебе университет не по душе пришелся, не знаю. Ладно, твое дело, сто раз уже об этом спорили. Главное, поступил, а выучиться хорошо где угодно можно. – Быстро заговорил Владимир. – В конце концов, это больше зависит от студента.

– Еще бы он не поступил, – вмешался Андрей. – Он книги по экономике даже в туалете, наверное, держит.

– Ну-ну, – отозвался Яр, – в туалете я акции нефтяных компаний пересчитываю.

– А кто тебя, в самом деле, знает, может быть, и акции, – улыбнулся Андрей. – Лет через десять, глядишь, станешь министром финансов.

– Двумя министрами, – съязвил Ярослав, хотя было заметно, что слова Андрея ему польстили.

– А ты, Паш, что же, историей увлекся? Ты же хотел стать программистом, насколько я помню?

– Не, я не хотел – матушка хотела. Я на социологию поступил.

– Серьезно? Сам решился?

– Угу.

Владимир кивнул:

– Молодец. Родители-то не слишком протестовали?

– Протестовали, конечно. Но кто ж их слушает-то? – С натянутой улыбкой произнес Павел. – Мне вон, матушка все уши прожужжала, что работу потом не найду.

– Ну, не стал бы утверждать, что она совсем не права, – сказал Владимир задумчиво. – Программисту сейчас проще устроиться. А в таких дисциплинах, уж извини, только в науку идти, но за нее у нас не платят. Да и кому сейчас наука нужна? Впрочем, здесь как повезет. Сколько ни видал процветающих бизнесменов, никто первым образованием экономике не учился. Кто физик, кто химик, кто еще кто-нибудь. В жизнь пробьется тот, у кого смекалки хватит, – Владимир перевел взгляд на брата, – и природной наглости, разумеется.

Знакомство с Владимиром будет иметь для Павла самые серьезные последствия, под влиянием его идей Павел вскоре оставит исторический факультет и сменит специальность. Решительно все университетские взгляды Павла будут выплавляться в тяжелых спорах с Владимиром, его влияние на воззрения Павла сложно переоценить. Но все это случится много позже, и говорить об этом следует, соответственно, в другом месте.

Лето это выдалось для Павла особенно тяжелым. Жара на улице стояла нестерпимая, даже дома находиться было неуютно, но ничего не выгоняло на улицу, напротив. Окончание школы давило на Павла сильнее с каждым днем. Это было какое-то совершенно противоречивое чувство, будто он куда-то серьезно опаздывает, хотя он решительно никуда не спешил. Казалось, будто он достиг самой последней границы своего настоящего, там, где оно смыкается с прошлым, и теперь само время, плотное, неумолимое, как гранитная стена, толкает его, совершенно неподготовленного, в неопределенное будущее. Временами ему было тяжело до тошноты, и только некоторые часы, проведенные за книгами или собственными эссе, которые к тому времени приловчился писать Павел, приносили иллюзию облегчения. Казалось, что все причины этой тревоги носились где-то совсем рядом, и можно было быстрым движением схватить и расправиться с ними раз и навсегда, только любая высказанная идея тут же теряла всю свою объяснительную силу, тревога не только не уходила, но становилась тяжелее. С каждым днем все ощутимее приближалась студенческая жизнь, о которой Павел не имел никакого представления. Он знал, что это время свободы и либерализма, полета мыслей и развлечений, творчества и учебы, приращения личности. Однако личность ощущала себя вполне полноценной, не ожидая большего развития. Что-то постоянно заставляло его ворочаться, тяжело дышать и грустить, всматриваясь в ночное небо.

Каждый новый неумолимый день сотрясал привычную действительность. Все в мире говорило о необходимости перемен. И сами эти перемены стремились воплотиться в каждом новом мгновении, только Павел растеряно смотрел по сторонам, не зная, что ему необходимо делать, не понимая, возможно ли будет примирить студенческую открытость со своими привычными закрытыми порядками. В какую-то минуту Павел явственно сознавал, что весь его жизненный опыт не может оказать ему никакой помощи при этом неизбежном столкновении с новым. Из года в год все повторялось, форма оставалась без изменений, все происходило плавно, непрерывно. Он прожил семнадцать лет и совершенно не знает, куда себя деть в лето перед университетами. Перед тем, что для Павла навсегда останется воплощением нового, неизведанного, прерывистого и опасного, хотя в тоже время сберегающего. Университет – последний форпост перед отчаянным прыжком в абсолютно внешний мир.