Алексей Дьяченко - Тринадцатый двор

Юра взял бумаги с печатями и подписями. Ему всё ещё не верилось в то, что это не сон. «Такого не бывает наяву», – уверял себя он.

– Видишь, ты теперь полноправный хозяин. Можешь гостей принимать. Я же тебя не тороплю. Ты же знаешь, что я люблю только тебя. Я тебе всё прощала и всё прощу. Готова терпеть, если понадобится, всё. Но дай и мне второй шанс. Я заслужу твою любовь, – говорила Нола, глядя прямо в глаза. – Поверь, наступят лучшие времена, вернёшься в свою армию. Я не стану чинить препятствия. А ребята, которых ты принял за разведчиков, на самом деле – строители. Мастера высочайшего класса. За две недели сделают из твоей квартиры конфетку. А к празднику, Дню города, тебя ждёт ещё один сюрприз. Дочка из Америки к тебе приедет.

– Этого не может быть, – глядя на Нолу широко раскрытыми глазами, подразумевая, «этим не шутят», промолвил Юра. – Ты делаешь больше, чем смог бы волшебник.

– Любовь позволяет творить нам настоящие чудеса, – счастливо засмеявшись, сказала Нола и упала в объятия Грешнова.

Привязывая собаку к металлической трубе у Нинкиного подъезда, Василий думал о том, что неприятности похожи на разбойников, – выскакивают неожиданно, все сразу и бьют наотмашь, не давая опомниться.

Из вчерашнего разговора с женой он узнал, что она беременна и не собирается делать аборт. Говорит: «Я на двух детей запрограммирована».

«Это чей же ребенок ей так дорог? Неужели мой? Раньше чистили и даже в известность не ставила, а теперь ни в какую. Мудрецы давно подметили – нет в семейной жизни ничего, кроме неприятностей», – заключил Василий, нажимая на кнопку звонка.

Грешнов зашёл к Начинкиной пораньше только для того, чтобы не упустить из вида Ласкина. И Нина это знала. На электронном табло её электронных часов светилось: шесть часов ноль ноль минут, тридцать первое августа тысяча девятьсот девяносто седьмого года.

Хозяйка быстро, как она это умела, собрала на стол. Достала из холодильника водку и закуску.

Василий посмотрел на картину, висящую в кухне на стене, словно первый раз её увидел и спросил:

– Что это? Подлинник?

– Репродукция, – засмеялась Начинкина, – подлинник в музее висит.

– А как называется?

– «Бобовый король». Автор – фламандский художник Якоб Йорданс. Изображена жанровая сцена во время праздника «трёх волхвов». Тех самых, что Иисусу Христу – младенцу подарки принесли. В этот день, по их традиции, в праздничный пирог запекали боб. Пирог разрезали на равные части и делили межу всеми присутствующими. Кому доставался кусок с бобом, провозглашался королём праздника. Видишь, король надевает корону, выбирает себе королеву, а все остальные на время пиршества становятся его придворными и всячески ему угождают.

– А где эта картина? В Лувре?

– У нас, в Эрмитаже.

– Так он настоящий король?

– Ненастоящий.

– Что же, это обычный дед, которому попался кусок с бобом?

– Да, деду просто попался кусок…

– Повезло ему. А может, ты всё это придумала?

– Нет. В этом и заключается весь смысл этой картины.

– Я к чему картину эту вспомнил? В девяносто первом с Генкой Гамаюном работали грузчиками. Мебель из квартиры перевозили. И у хозяев на кухне такая же картина висела. И ещё много других картин: «Мясная лавка», «Овощная лавка», «Рыбная лавка». Там весь прилавок завален рыбами. Рубенс, наверное.

– Это не Рубенс, а Снейдерс. Те, что ты рассказываешь.

– Так вот. Нашёл я там, на кухне за буфетом кошелёк. Посмотрел – в нём пластиковые карточки. Показал Генке, а он тогда уже о них всё знал. И мне же говорит: «В кошельке было пусто». Ну, я промолчал. Мне они на кой? А когда поднялись с улицы хозяева и стали спрашивать про старый кошелёк, я показал на Генку. В нём же «ничего не было». Он и им стал врать, отпираться. А на лице-то всё написано. Они вывернули ему карманы, нашли карточки, а самого побили. Несильно, но чтобы почувствовал. К чему говорю? Сколько помню его, всегда ратовал за царя, называл себя монархистом, а теперь вдруг стал либералом. Я, говорит, всегда им был.

Перекрестившись и выпив, Василий стал неспешно сообщать новости:

– Сегодня я в роли Игната Могильщика.

– Что такое? – испугалась Нина.

– Принцесса Диана погибла. Плакать хочется.

– Не убивайся, – облегчённо вздохнула Начинкина, – она того не стоит.

– Да не по ней, по себе плачу. В церковь не хожу, не исповедуюсь, не причащаюсь. А что как умру? Распутная жизнь, как ещё раз мы все убедились, приводит к внезапной смерти.

– Солнце моё, ты же верующий. Смерти нет.

– Это я понимаю. Боюсь предстать перед Всевышним судиёй во всей своей мерзости. Скажет: «Ты же знал, что земная жизнь человеку дана для подготовки к вечной. Так-то ты, сукин сын, подготовился? А ну-ка, бей его, ребята!». И черти возьмутся за меня. Станут наносить удары грязными копытами по лицу. Вонзать острые волнистые рога мне под ребра.

– Фу! Не хочу слушать! Ну и фантазия у тебя.

– Позавчера ездили в Волоколамск на картофельные поля картошку воровать. Никандру мой тесть дал мохеровую вязаную шапочку. И ночью, при свете луны, я как глянул на него – стоит милиционер в фуражке. У меня сердце в пятки, чуть «Кондратий» не приобнял.

– Зачем так далеко мотались? У нас в овраге огороды.

– Красть у своих? Потом стыда не оберёшься. Можно куст-другой вывернуть, картофелин десять взять, на костре испечь. Но не шесть же мешков выкапывать.

– Шесть мешков набрали? И что, «Запорожец» Гаврилова всё увёз?

– Увёз.

– Ваш Никандр – вылитый Самсон, что в фонтане Петергофа. Грудь широкая, тело атлетическое.

– Ну да. На скульптуру он похож. Даже той же бородой.

– Какой бородой? – засмеялась Нинка. – Он тебе не старик Хоттабыч. У Самсона сила заключалась в длинных волосах. Это библейский герой. Его напоили и у пьяного волосы отстригли.

– Я даже знаю, кто. Наши школьные учителя, директор и завуч. Они, опасаясь силы учеников, всех нещадно болванили. Кричали: «Бога нет!». А сами по ночам выходит, Библию листали.

– И всё-таки ты в долгу перед ними.

– За что? За то, что в течении десяти лет дурака из меня делали?

– Я не про учителей. Про твоих верных «оруженосцев». Они горбатятся на тебя за миску супа, а ты забираешь у них даже те деньги, которые им даёт Лев Львович. Смотри, сколько за год они успели. Подвал отремонтировали. Квартиру твою – полностью. У меня всем на зависть европейский ремонт сделали. Теперь трудятся у бабы Паши. А ведь если бы платить им за работу, то они бы и себе на жилплощадь скопили.

– Им жилплощадь не нужна. А на нужды я им не отказываю. Вон, у Никандра две малиновые рубашки и дюжина красных носков с золотой нитью. В таких только Майкл Джексон со сцены поёт. Они сыты, пьяны, есть крыша над головой. Но ты права, совесть моя нечиста. Надо им что-то хорошее сделать, я что-нибудь придумаю.