Алексей Дьяченко - Человек. Сборник рассказов-2

Вечером пили водку. Арон Моисеевич сделал сыну подарок, купил целый ящик. Напившись пьяным, Кагалов старший запел:

– Дорога, дорога, ты знаешь так много о жизни моей непростой.

Сын прослезился и, спросил у отца:

– Почему люди сочиняют песни и поют их? И почему от этого так хорошо?

– А потому, что всё это наслаждение. И сочинять, и петь, и слушать. Человек, он вообще только ради наслаждений и живёт. И всё то, что мешает ему получать наслаждение должно быть сметено. Если ты силён, умён, богат и энергичен, то всегда будешь прав и добьёшься своего. Вот я свою молодую жену отбил у грузина. Он её очень любил, плакал, просил вернуть, предлагал мне пять тысяч долларов. Но, по-моему, блефовал. Откуда у него такие деньги? Они, эти грузины, до эффектов охочи. Так он назад и не получил её. А почему? Потому что это – моё! Я – хозяин! Я – господин! А он не смог, не сумел её взнуздать. Пусть торгует теперь своею фасолью на Даниловском рынке и утирает слюньку.

– Неужели было бы хорошо, если бы я отбил у Вас вашу жену? Разве это правильно?

– А как же. Это было бы и хорошо и правильно. Вся беда только в том, что ума и силёнок у тебя для этого не хватит. А ещё, прости за прямоту, рожей ты не вышел. Тебе сначала надо миллион долларов накопить на пластическую операцию, а затем помышлять об этом. А мораль?

– Мораль? Это, что за птица? Кто её видел? Покажи мне её. Всё это глупость. Нет ни морали, ни Бога. Всё это сказочки твоей тёмной матушки. Она обманывала тебя для того, чтобы держать при себе. Держать, в повиновении. Для того, чтобы сковать твою волю, твой энергетический потенциал. Чтобы ты до тридцати лет горбился на лесоповале и даже писку не издавал. А вот если бы ты не слушал её, за это время мог бы стать и генералом и банкиром и кем угодно. С деньгами, с девками, с положением в обществе. А кто ты сейчас? Кто ты, на данный момент? Ты жалкий уродец. Человек, без имени и без судьбы. Человек в костюме прошлого века, без средств к существованию. Кому ты нужен такой? Никому. Поэтому, чтобы эти сказки о Боге, милосердии и прочей… Чтобы всего этого в моём доме не звучало! Хочешь жить, как король? Я тебя научу.

Сын сидел, раскрыв рот и растерянно моргал глазами.

– Я тебя ещё раз спрашиваю. Хочешь жить по человечески?

Илья Аронович кивнул.

– Вот. Слушай тогда меня, отца своего. Слушай и мотай на ус. Убивай. Воруй. Спи с жёнами, с дочками, с мамками, с папками. С самим ближним, наконец. И тогда станешь тем, к чьему мнению станут прислушиваться. Потому, что о тебе скажут: человек видел виды и знает что почём.

– Что значит, убивай? Брать нож и идти на улицу, резать?

– Зачем. Вот тебе, к примеру, понравилась моя жена, а силёнок на то, чтобы меня отодвинуть маловато. Что тогда делаешь? Берёшь такое средство (Арон Моисеевич достал из внутреннего кармана пиджака пузырёк с изображением черепа и буквами ЯД) и капаешь две капли сопернику в стакан. Он этот стакан выпивает, и на утро врачи констатируют у него обширный инфаркт. Дорога свободна. Никаких ножей, судов и присяжных. Ты не забывай, сынок, что у нас двадцать первый век на носу и про то, что наука на службе у человека.

У Кагалова младшего от всего услышанного даже хмель из головы выветрился. Когда все заснули, он лежал с открытыми глазами и обдумывал то, что говорил отец. В конце концов, разволновался до того, что не в состоянии был даже лежать, встал и пошёл курить на кухню.

Под утро, в коротенькой ночной рубашке, на кухню заявилась Анжела.

– У мужа в горле пересохло. Просит холодненькой водички. – Объяснила она своё появление. – А тебе, если не спится на новом месте, могу снотворное предложить.

– Я слишком уродлив? – Спросил, неожиданно для себя самого, Илья.

Анжела подошла к нему, поцеловала его в губы, и шёпотом сказала:

– Ты самый красивый из всех мужчин, которых я знала.

Утром, проснувшись в десять часов, Арон Моисеевич почувствовал себя очень плохо. Его тошнило, голова кружилась, руки и ноги онемели, не слушались.

– Плохо мне, сынок, вызови неотложку. – Сказал он Илье Ароновичу, стоящему у кровати в модном, дорогом костюме.

– Нет, батя, подыхай. Умей проигрывать. – Неожиданно циничным тоном ответил ему сын.

– Что? Что, ты сказал? Откуда у тебя этот костюм?

– Купил в том магазине, в который ты водил.

– На что ты мог его купить?

– На твои гроши.

– Я тебе денег не давал.

– Пришлось взять самому.

– Зачем, ты это сделал?

– Чтобы жену твою покорить. На кой чёрт я ей рваный, да нищий. Спасибо, подсказал. У меня глаза открылись.

– Ты же вор. Как, ты этого не понимаешь. Ты не взял, ты украл мои деньги.

– До вчерашнего разговора я сказал бы так. Мне отец тридцать лет недоплачивал, и я взял только то, что причитается. А после вчерашнего разговора я вот что скажу. Да, я вор. Деньги украл и буду этим гордиться.

– Ладно. Оставим. Где жена?

– Она со мной.

– Анжела тебе отдалась?

– Со всей страстью и искренностью.

– Врёшь.

В соседней комнате заплакала жена Арона Моисеевича.

– Зачем ты выдал меня, это подло. Он теперь меня вышвырнет на улицу. Знал бы, как тяжело в мороз на рынке стоять. – Причитала она, плача.

– Не вышвырнет. Его песенка спета. Я ему в стакан с водой утром яду налил. Долго не протянет.

– Какой же ты гад, сынулька. – Прошептал Арон Моисеевич и от бессилия закрыл глаза.

– Какой учитель, таков и ученик.

Услышав о том, что Илья отравил мужа, Анжела, не медля, вызвала реанимационную машину и наряд милиции. Вопреки традициям, они приехали очень скоро. Кагалова старшего увезли в больницу, а Кагалова младшего в участок.

Уже через неделю Арон Моисеевич был дома, побаливала печень, почки, но в целом состояние было удовлетворительное. Заплатив оговоренную сумму милицейским чиновникам, он без суда и следствия вызволил сына из-за решётки.

Провожать Илью Ароновича, на вокзал, пошёл один, без жены. Посадив сына в фирменный поезд с цветастыми табличками «Сибирь», он с перрона его напутствовал:

– Плохой из тебя ученик, Илюша. Если уж встал ты на эту дорожку, то нужно было ни перед чем не останавливаться. Надо было и жену травить. Ведь я же их, дешёвок, знаю. Думаешь, меня пожалела? Обо мне беспокоилась? За себя испугалась. Я нарочно составил завещание так, что бы ей ничего не досталось, если умру, случайно, раньше семидесяти. Не впрок тебе пошла моя наука.

Поезд тронулся, сын многозначительно подмигнул отцу и крикнул:

– Ещё вернусь!

Только с третьей попытки ключ Бориса Перепелкина попал в замочную скважину. В прихожей его встретила визжащая от счастья собачонка. Встав на колени и поцеловав ее слюнявую мордочку, Перепелкин сказал:

– Алиса, хорошая моя, успокойся. Дождалась, своего папочку.