Валерий Анишкин - На распутье

Они выпили вина. Потом пили кофе и ели мороженное, а когда собрались уходить, Вадим достал из внутреннего кармана пиджака телефон, похожий на электронные игры, которые делали на папином заводе. «Мобильный телефон», – сообразила Мила. Эти телефоны только начали входить в обиход граждан новой России. Вадим набрал цифровой номер и сказал кому-то, что они минут через пятнадцать выходят. «Наверно, Жене», – подумала Мила, и верно, когда они вышли из ресторана, у входа их ждал Женя с машиной. По дороге они остановились у круглосуточного магазинчика.

– Я на минуту, – сказал Вадим.

– Ой, мне нужно хлеба купить, – вспомнила Мила.

Они купили хлеб, потом пошли в кондитерский отдел, где Вадим взял плитку шоколада «Вдохновение» и килограмм мандаринов.

– Это вам с Катей, – Вадим протянул пакет Миле. Мила покраснела и стала отказываться. Ей было неловко. Одно дело ресторан, когда она могла пойти или отказаться, другое – еда в подарок, даже если это шоколад и мандарины. И вообще, заботиться о дочери – это ее дело, и она делить это право с посторонним человеком не собиралась.

– Вадик, спасибо, но я это не возьму. У нас все есть – твердо отказалась Мила.

– Вадим немного растерялся и настаивать не стал, но когда они подъехали к дому и остановились, сказал:

– Мила, честное слово, я не хотел вас обидеть. Хотя я не вижу ничего в этом предосудительного… И что мне теперь со всем этим делать? Теперь вы ставите меня в неловкое положение, – было видно, что Вадим искренне расстроен. Мила колебалась.

– Хорошо, – наконец решила она. – В мои планы обижать вас тоже не входило. Давайте ваши мандарины. Только пусть это будет в последний раз.

– Обещаю, – вздохнул Вадим с облегчением.

Не успела Мила переступить порог своей квартиры, как раздался телефонный звонок.

– Где тебя носит? – послышался Элькин голос. – Весь вечер звоню.

– В ресторане была, – засмеялась Мила.

– Да ну? С Вадиком? – догадалась Элька. – Ну и что, что? В ее голосе было нетерпеливое любопытство.

– Да ничего! Выпили вина, посидели.

– И все? – Элька была разочарована.

– Ну, хоть целовались? – с надеждой спросила Элька.

– Что я, больная? Сразу вот так, – обиделась Мила.

– Ну, о чем хоть говорили-то? – голос Эльки потускнел.

– Да так, всякое.

– Ну, а вообще, как он тебе?

– Да знаешь, Эль, мне его жалко. Хороший, умненький мальчик. Из хорошей семьи, воспитанный…

– Еще бы! – перебила Элька. – Ты знаешь, его сам Брежнев маленького на руках держал. Дед чуть не маршалом был.

– Странная ты, Эль! Ну причем тут дед? Какая разница, кто был тот, кто другой? Я про Вадика говорю.

– И я про него, – не смутилась Элька. – А чегой-то тебе его жалко? У него, слава Богу, дом – полное счастье. Через год окончит институт, папа на любую престижную работу определит.

– Не сомневаюсь! – ответила Мила. – Может быть, у него и все есть, только нет главного.

– Чего это? – удивилась Элька.

– Нормальной семьи. Мать где-то там, отец – один, здесь. Парень вроде как сам по себе. Ни любви, ни ласки.

– Вот ты и дай ему эту любовь и ласку, – засмеялась Элька.

– Да нет у меня к нему ничего, кроме жалости, – разозлилась Мила. – Ну не воспринимаю я его всерьез.

– Ну и дура ж ты, Милка! Такой парень! Да тебе полгорода уже завидует, а ты нос воротишь. Не хочу даже с тобой разговаривать…

В трубке несколько секунд сопел и пыхтел Элькин голос, потом она сказала просительно:

– Ну, ты хоть не спеши. Не пори горячку. Сама говоришь, парня жалко. Да и все равно у тебя другого-то сейчас нет.

– Обещаю, – весело сказала Мила.

– То-то, – похвалила Элька. – Уж, по-крайней мере, с Вадиком не стыдно на людях показаться. Это не твой бывший, у которого все на публику. В магазин зайдет – деньгами трясет, шумит, всех на уши поставит.

– Ладно, Эль! Уже поздно, завтра договорим.

Мила не любила, когда говорили об Андрее, тем более плохо, Что было, то прошло. Как говорит отец: «De mortus aut bene, aut nihil 4 4 О мертвых или хорошо или ничего (лат). ».

Мила умылась, почистила зубы, поставила будильник на семь, добралась до подушки, и как в бездну провалился в глубокий сон.

Машину они продали за два миллиона рублей, что приблизительно соответствовало двумстам тысячам тех денег, за которые они ее покупали. Наиболее привлекательным Виталию Юрьевичу показался банк Менатеп, хотя у него в голове как-то сразу возникла ассоциация с «Бутеноп» из Козьмы Пруткова:

Марш вперед! Ура Россия!

Лишь амбиция была б!

Брали форты не такие

Бутеноп и Глазенап!

Название было на слуху, да и само помещение банка вызывало доверие. Кругом мрамор, золотом блестит медь начищенных дверных ручек, дорогая офисная мебель, компьютеры на столах банковских работников – все солидно, в отличие от сберкасс, куда Виталий Юрьевич деньги категорически нести не хотел. Сберкасса для него была прожорливым чудовищем с ненасытной пастью. В эту пасть уже провалились сбережения покойной матери Виталия Юрьевича: шесть тысяч, которые она копила полжизни, откладывая помалу и отказывая себе в необходимом. Это были деньги «на черный день», на похороны, на старость. Шесть тысяч по тем временам – это без малого двухкомнатная кооперативная квартира или новая машина. Одну тысячу, правда, Виталию Юрьевичу государство позволило получить на похороны. Но эта тысяча уже была по стоимости совсем никакая и, чтобы похоронить мать, ему пришлось добавить еще две тысячи.

В банке их встретили обходительно, вежливо, убедительно ответили на все вопросы, и выходило, что банк сверхнадежен, уставной капитал – выше некуда, а проценты по вкладам неуклонно повышаются, так что никакая инфляция вкладчикам не страшна.

Продолжай атаку смело,

Хоть тебе и пуля в лоб —

Посмотри, как лезут в дело

Глазенап и Бутеноп.

Виталию Юрьевичу выписали сберегательную книжку со счетом на два миллиона рублей.

Домой они с Ольгой Алексеевной шли пешком. Опять была весна, и опять пахло сиренью, и молодая зелень радовала глаз. Стоял тот теплый майский день, когда не хочется забиваться в душную квартиру и тянет на воздух – в парк или просто погулять по улицам. Настроение у Виталия Юрьевича было приподнятое: и оттого, что погода стояла хорошая, и оттого, что деньги, наконец, пристроили в надежное место.

– Смотри! – Виталий Юрьевич тихонько толкнул локтем Ольгу Алексеевну.

Через дорогу шел цыган в пиджаке и брюках, заправленных в заляпанные грязью сапоги, на голове сидела набекрень зимняя пыжиковая шапка; из-под пиджака выглядывала красная шелковая рубаха. За цыганом семенила молодая цыганка в шикарном норковом полушубке и в стоптанных так, что ноги разъезжались в разные стороны, туфлях. Цыган, словно почувствовав внимание к себе, повел головой в их сторону, рот приоткрылся в белозубой улыбке, черные роскошные усы, лихо закрученные в ниточку, приподнялись вместе с губой. Цыганка поспешала за размашистым шагом своего мужчины, и смоляные косы мотались из стороны в сторону. Машины притормаживали, пропуская их, и раздраженно сигналили.