Ефим Смолин - За двумя яйцами погонишься

– Бедный парень! Представляю, как он эту легенду с отрабатывает…

– А кому сейчас легко? – сказал Карцев и закричал в трубку. – Але? Попка? Это Пипка… У вас там Гаврилов не появлялся? Понял.

– Спроси, – зашептал Чаплыгин, – а Любы, Любы там не было?

И поняв, какую чушь сморозил – замолчал.

Мда… Гаврилов исчез в неизвестном направлении. Похоже, последняя ниточка, которая вела к чудо-препарату оборвалась…

…Два офицера одной из российских спецслужб, крепкие, матерые, все повидавшие мужики, теперь плакали, не скрывая своих не таких уж скупых слез. Скорее даже щедрых…

– Ты только не убивайся так, Чаплыгин, – говорил майор Карцев своему начальнику.

– Не убивайся… А что, нет повода? Разве мы не в говне? – вопрошал полковник Чаплыгин.

– В говне, – соглашался майор, – но, но… говно ведь оно тоже разное бывает…

– Спасибо, Гоша, утешил…

– Предлагаю еще раз, спокойно…

– Ха! «Спокойно»!..

– Спокойно проанализировать, что мы имеем…

– Да в том – то и дело, что ни хрена мы больше не имеем! Был у нас ученый…

– Ты про Фунтика?

– Ну а про кого же! Один он был! Один, кто придумал препарат для секса, которому равных нет! Одна таблетка на год и бабы тащатся и на все готовы от одного взгляда на того, кто эту таблетку сожрет… Она, как ключ вездеход в поездах, все двери открывает! Да мы могли через этих баб такие секреты узнать по всему миру…

– Ну подожди, подожди, все это, между прочим, еще не факт, что он нам с тобой напел, все это требует проверки на животных…

– Ага, проверки! На животных! А то ты не знаешь, как Фунтик препарат на себе испытал! Бабы сами в штабеля! И не только бабы!

– Ну, Чаплыгин, так уж идеализировать тоже не надо! А побочные явления?

– Какие побочные? Это ты про то, что как видит тетку, у него глаз дергаться начинает?

– Не обязательно тетку, – ухмыльнулся Карцев. – Вообще лишний раз убеждаюсь, что во всем, даже самом плохом, можно найти и что-то хорошее…

– «Что-то хорошее»? Ну, Карцев, что может быть хорошего в нашем положении? Да мы в полной жопе…

– Хорошего – что мы, когда общались с ним, этой самой жопой к нему не поворачивались! Мы очень рисковали!

Карцев покосился на Чаплыгина и добавил:

– Или все-таки?…

– Товарищ майор! – одернул подчиненного полковник. – Не уводите в сторону! На чем мы остановились?

– На том что при приеме препарата глаз дергается, – сказал Карцев, – так что совсем не факт, что он не вреден, а стало быть и горевать по его потере рано. Проверка нужна…

– Ты уже напроверялся! Нет, ну это ж надо – ради денег обычных поганых крыс покрасить в белый цвет!

– Товарищ полковник! Я бы вас попросил! Начинается! Как я их покрасил, как подбросил им бутерброд с препаратом, как его вместо крыс сожрал этот козел тамада Гаврилов… Ну сколько можно попрекать и дергать…

– Ну… ну… ну ты обнаглел, Карцев!

– Я просто хочу сказать, ну что Гаврилов, сколько можно дергать за эту оборванную ниточку?

– Она была последняя!

– Значит, надо дергать за предпоследнюю!

– Уже дергали, Карцев!

Значит, надо еще подергать…

И они рванули в аэропорт…

Гаврилов до сих пор не понимал, почему он тогда не сел в этот тамбовский поезд. Какое-то предчувствие. Он уже было занес ногу над ступенькой лестницы, ведущей в тамбур, да так и замер с этой поднятой ногой…

«Чувствую, с Маринкой что-то не то…», – подумал Сергей.

– Ну что, что ты ногу поднял, как козел перед поссать? – глядя на него сверху, ласково и по-дружески спросила проводница.

Он посмотрел на нее. Глаз задергался…

– У меня нельзя, – торопливо зашептала проводница, – ко мне начпоезда ходит проверяет с кем я что, ревнивый гад… Пойдем за вагон…

Там стоял соседний состав. Он пристроились к одному из вагонов… Состав задрожал…

– Ммм, – замычала проводница, – какой ты страстный, дрожишь от нетерпения?…

Гаврилов не ответил. Да он и не слышал, что говорила проводница, он в эту минуту разворачивал ее лицом к этому соседнему составу, а спиной к ее «родному» поезду и поднимал юбку…

Не то, что бы это была его любимая поза, просто если ее ревнивый начпоезда высунется в окно, вряд ли он узнает свою проводницу. А как? На голове юбка, а по попке он вряд ли догадается ху их ху: ничего особо выдающегося в этой попке не было…

Гаврилов вспомнил начальницу вокзала. У той, да, попка выделялась. Через всю шла тату, сделанная, видимо, для приключений на курорте: «Нечего пялиться на халяву! Лучше позвони девятьсот двадцать пять, шестьсот два, пятнадцать сорок…» Уже по длине надписи на попке можно было легко догадаться о ее необъятных размерах…

Гаврилов возился со своей молнией… Заело… Он обнаружил, что молнию стала заедать с тех пор, как он заметил за собой эту способность осчастливить все женское население планеты. Даже эта лучшая в мире молния марки «УКК» не выдерживала такой нагрузки – вжих-вжих по 100 раз в день…

И еще он заметил, что особенно часто эту «УКК» заедало, стоило ему в этот момент подумать о Маринке. Как будто эту молнию мучила совесть вместо ее хозяина.

Вместо хозяина – потому что самого Сергея совесть не мучила с тех пор, как Маринка стала княгиней Трубецкой.

Совесть не мучила, а беспокойство было. Он возился с проводницей, пыхтел, занимаясь своим изменщицким делом и думал с нежностью и тревогой: «Как она там, Маринка? Ох, чувствую там что-то…»

Вот почему он не слышал восторгов проводницы, мол, ты прям дрожишь, как конь.

И, как выяснилось, напрасно он этого не слышал. Потому что он бы не расслабился и сообразил бы, что дрожит не он, а сам состав, к которому он притиснул проводницу…

Состав дрожал не случайно… Он прогревался. И вот он прогрелся, свистнул и покатил…

И Гаврилов с проводницей оказались в не самом приличном виде прямо перед тамбовским поездом, больше не защищенные другим составом…

Гаврилов не был евреем. И стало быть, не было в нем ни еврейского ума, ни еврейской смекалки… Единственное, что в нем почему-то было от евреев это еврейское счастье…

И именно этому счастью Гаврилов был обязан тому, что в самый неподходящий момент ушел состав, который до этого неподвижно стоял на путях три месяца…

Но еврейское счастье всегда стреляет дуплетом. И вот он второй выстрел: как только Гаврилов и проводница остались незащищенные больше перед тамбовским скорым, в окне одного из вагонов показалась рожа начпоезда…

Он их еще не заметил, но это было время нескольких секунд…

Гаврилов поозирался вокруг – спрятаться было негде. Между ними и уродом в окне тамбовского лежала только куча угля. И вдруг, видимо, в полной панике, проводница сиганула в эту кучу, потянув за руку Гаврилова…