Коллектив авторов - Стороны света (литературный сборник №16)

зажжётся зелёный
на следующем перекрёстке.

Ущербный как он есть, любимый и прощённый, как он есть,
такой, как есть, сердитый и половинчатый,
голодный, жаждущий, недовольный, кружащий
над пропастью,
стихотворение человеку, ускользнувшему необласканным
из ночных сновидений в дневные,
прочищающему горло, отхаркивающемуся, нащупывающему ботинки,
какому есть, с урчащими кишками,
проталкивающими нечто, что уже скоро
испражнится, и размышляющему о любовном голоде:
долог, долог голод любви,
многий кофий не сможет погасить его. Это стихотворение
ослабевающему потоку его мыслей,
такому, какой есть, неопределенному, недоуменному,
заострённому кверху, человеку, тоскующему и чего-то ждущему,
стихотворение его некровоточащей ране,
клубню его молчаливой обиды, сигарете,
на которую он опирается сейчас,
пока усаживается за стол, как тот, кто напоследок достиг хоть какой-то тишины.
Это стихотворение его чистым страницам, поцелуй
его глазам, обретающим покой в пухе облаков —

Я не смогу уточнить, что скрывалось
в каждой слезе часа в три-четыре
утра, когда раздался свисток
из гнутого носика чайника, а
может, из пасти шакала, когда у меня иссякли
все фильтры мировой скорби, но
если ангел осведомится, расскажу ему
о тех, у кого водрузили плахи на сердце и с тех пор
они не перестают стирать всё, что написали,
хотя я и не смогу уточнить, кому смерть от воды,
кому – от огня [2] Аллюзия на молитву Рош А-Шана. , кому – от электричества,
возникающего между словами,
только поместить
пёрышко под ноздрю и проверить,
дышу ли я сейчас,
когда все рыхлые женщины переворачиваются
на другой бок.

Проснулась я цаплей.
Не знала, ни кто я, ни что я
ем,
ни кого мне остерегаться, ни где
я живу.

Небо выглядит знакомым,
прыг-скок
и я там —

Как Авраам и Сара в Элоней-Мамре
Перед благой вестью,
И как Давид и Батшева в царском дворце
В нежности первой ночи,
Поднимаются мои святые замученные отец и мать
Над морем на западе,
И на них – все лучистые короны Бога;
Под тяжестью своей красоты они погружаются,
Не торопясь…
Над их головами могучее море течет,
Под ним – их глубокий дом…

У этого дома нет стен ни с одной стороны,
Вода в воде он построен.
Утопленники Израиля
Прибывают вплавь со всех концов моря
Со звездою во рту.
О чем они речь там ведут – стих не ведает сей,
Это знают лишь те, кто в море…
Как лира, чья лучистая мелодия остановлена,
Так и я, их хороший сын,
На морском берегу возвышающийся вместе со Временем.

И порой вечер входит в мое сердце вместе с морем,
И я к морю иду —
Как будто я вызван на край небес для того, чтоб узреть:
По обе стороны опускающегося солнечного шара
Видны
Мой отец справа и моя мать слева,
А под ступнями их босых ног
Несет свои воды
Горящее море.

В лунные ночи моя святая замученная мать говорит
Моему святому замученному отцу:
Когда родился сын у меня,
Луна оказалась в окне;
Тут же открыл он глаза и взглянул на нее, и с тех пор
Это сиянье поет свои песни в крови у него,
По стихам его вольно гуляет луна с той поры…

Много тоски беспокойной в отце моем было,
Но не стояла она, колесница блужданий, во время томленья и жажды
У дома его.
Поэтому знал он молчанье и песню-напев —
Знал хасидский нигун —
И глазами любил крылья птиц.
«Хотят лететь – и летят себе – так».

Но мама моя – у нее
Томление страстное крепко привязано было
К колеснице той странствий:
Путем понимания сердца
Все ее существо умело ходить, ступая ногами по морю,
Следуя следом луны на волнах
Ко мне, ее сыну в Сионе…
Но она не нашла меня – я не сидел
На морском берегу и не ждал ее.
И она возвратилась – по следу луны на волнах,
Изможденная странствием, с головой в лихорадке, пораженная морем.

И теперь моя мать – как отец – оба мученики молчания.
На искрящихся волнах есть след от луны —
Да еще есть единственный сын
В целом мире,
Уцелевший на кровавом следу грозы.

это не город в котором ты будешь искать птиц
или собирать травы в конверты гербария
на лугу следить за кротом
смотреть как за берегом исчезают пряди
облаков. с севера приходит зима и порхают стаи
воробьёв в воздухе подобно мёртвым письменам
a дурашливая клио стоит в дверях музея и улыбаясь
прислушивается к звону монет. с вышек льётся вода
запах ромашки
розмарина. за окном некое лицо промелькнёт как отблеск
кувшин который никто больше не клеит. o уста что вы
замерли над книгами в которых бормотание слепого
опустошённость что исчезаешь под руками
всё то что тебя бросало в сутолоку имён
пусть теперь с призраками запляшет на шумной улице.

темно тёмное море. в глубинах
еще темнее. как раствор лакмуса
в лакмусе в чьих соединениях
трепещет ангел. с берега приносит
песок. издалека доносятся голоса. и всё
опускается нa каменный мол
где в полёте кувыркаются ласточки. язык которым
когда-то призывали и что строил
корабли сейчас летает подобно пуху
под стенами крепости. a множество прибывает и
прибывает и сама вода прогибается под
ступнями. рай босоногого детства потерян
былые идеалы увы не вернуть. но никто
не видит облако которое стремительно опускается
чтобы стереть эти письмена замыкая снова
уста тем что будут вскоре сумрачно
шелестеть
вблизи стен
слушая как в мелкой посуде
горит мясо.

кто поддерживает жизнь
комочек воздуха. дыхание
рождающее звуки. язык что ломается
на острых гранях. кто поддерживает
руку что исследует старинные
наречья и проносится сквозь разрушенные
члены заброшенных городов.
взлетает летучая мышь
отличное крылышко
холодное лицо.
жёсткая постель
светильник что горишь