Владимир Козлов - Хвост фюрера

Глеб в это время лежал в столовой, на забрызганном кровью полу, а Пётр, сорвав с повара халат начал, перевязывать ему ногу. Это был умный ход Амбы, который и избавил его самого и Глеба отвечать за поднятый бунт. В этой же столовой нашли под столом задушенного Гвоздя и зарезанного Седака. Заслугу за убийство Гвоздя приписал себе Мозгарик. Никто не видал, что было в этой буче. В зоне в этот день не осталось ни одной суки, из воров погиб только Пила. Одна из шальных пуль автоматчиков достала его, и был задет пулей в плечо молодой уголовник Мозгарик заглядывающий постоянно в рот ворам. Он сразу стал страдальцем жестокого режима Гулага после ранения. И вскоре после бунта, нацепил хромовые сапоги, не забыв сменить походку. В тот – же день буквально через полтора часа в лагере появились солдаты. Всех оставшихся загнали по баракам. Один третий барак был совсем пустой и небольшая часть первого. Все они ушли за ворота. Сбежали и те, у кого были большие срока. Всё складывалось так, что бунт был поднят именно суками, чтобы совершить побег. Но после разобрались, что побег этот был вынужденным, который был спровоцирован в столовой под напором воров в законе. Хотя указание о разжигание бунта будет спущено сверху. Куму и начальнику, было понятно, что отвечать за бунт будут люди на месте. Цель этого бунта была одна, – свернуть шеи воровской иерархии во всех местах заключения всего Советского Союза. Но этот план рухнул, у его создателей. Воровской закон и сами воры остались непоколебимы. Куликов через месяц в предсмертной записке объяснит причину бунта, после неформального допроса со следователем из Москвы пустит себе пулю в лоб прямо у себя в кабинете. Всё тот – же Лунатик первым забежит в его кабинет и поднимет с пола записку. До конца он не успел её прочитать, но что Куликов выполнял указание партии и вышестоящих органов он это срисовал быстро. И это было его ошибкой. Следом за ним в кабинет начальника ворвался заместитель по режиму Харза и выхватил из рук Лунатика бумагу. Прочитав бегло письмо, он Лунатика сразу отправит в одиночную камеру, боясь, что в массы заключённых просочится важная информация, бросающая грязную тень на КПСС, и первым этапом Лунатика отправят в крытую тюрьму, где Глеб позже встретится с ним.

Глеб оторвался от тяжёлых и постоянно бередящих душу мыслей и, закурив ещё одну сигарету, спросил у Карпа:

– А что он там делал на печке, он же в столовой должен быть в то время?

– Я не знаю, точно, но мне он говорил, что кто-то перепутал обувку, оставив ему сапоги, маленького размера, которые он не мог натянуть на ноги, – объяснил Карп.

– Тогда понятно всё, – облегчённо вздохнул Глеб, – я был не прав, что плохо о нём думал. Я с ним объяснюсь при встрече. Только запомни одно. В этом бараке, где нашли четверых жмуров, ни меня, ни Амбы в это время не было. Заруби себе на носу? А на рыбалку я тебя обязательно возьму.

– Да я понял всё давно, – икнул опять Карп, – и я с удовольствием гребану с вами за рыбой. Главное отец будет рад, если вы измените к нему отношение. Он мужик на все сто, но угрюмым почему – то стал.

Глеб поднялся с ведра и, положив Карпу руку на плечо, сказал:

– Иди к столу и не переживай? С Феликсом я улажу всё и передай ему, чтобы перестал за мной следить? Не красиво это, с его стороны, а мне неприятно. За мной даже милиция не следит больше, как это было год назад. Рыбак я, а не вор! С прошлой жизнью я давно завязал.

К Глебу частенько наведывались подозрительные люди с решительными лицами. Они пополняли кассу или же наоборот брали деньги на нужды воров. Но как бы то ни было, ему пришлось приспособить второй ящик. Первый был набит до отказа купюрами разного достоинства и драгоценностями. Второй ящик он закопал в шалаше, который соорудил сам на острове около Мутного озера, где он частенько ловил пескарей на удочку. Клёв там всегда был хороший и он ради развлечения вылавливал по ведру пескарей, другой рыбы в этом озере не водилось. Он влюбился в природу, чем был доволен жизнью. В городе он не светился, и с сомнительной публикой контактов не имел. Кроме Феликса, милиции и ближайших родственников, никто не знал, что Глеб в законе. И конечно Часовщик, который жил на другом конце города и чтобы не навлечь подозрений на главного кассира воровской кассы персонально с ним связей не имел. Глеб жаловал вниманием только своих мужиков с улицы и больше ни с кем старался не общаться. Как-то идя с ночной смены, Глеб зашёл в городе в пивную «Железка», стоявшую около железной дороги, где собиралась с утра пьяная блатата. Взяв две кружки пива, он сел за столик открыл балетку, – «так раньше называли маленькие чемоданчики», и достал оттуда вяленую стерлядь.

– Ну-ка хлопуша одноногий отломи рыбки? – услышал он с соседнего столика.

Это был авторитет из местной спивающейся шпаны, Дыба.

Глеб, не поворачивая голову в сторону наглеца спокойно, но внушительно бросил:

– Плохая манера приставать к незнакомым людям.

– Я плевал на твои светские манеры, – громко на всю пивнушку раздался всё тот же наглый голос.

Моментально пивнушка наполнилась ядовитым смехом присутствующего люда, и розовощёкой Тамары, – продавца пива.

Глебу не понравился грубый выпад наглеца, за которым пьяные морды выпустили свой яд:

– Парень ты картишки не попутал случайно? Я тебе сейчас за хлопушу свой протез в очко загоню прокозлина гнойный, – жёстко произнёс Глеб.

Завсегдатаи пивнушки притихли в ожидании внеочередного концерта, которые часто устраивал Дыба.

Глеб сидел ровно на стуле и без волнения смотрел только в свою кружку пива. Промеж ног у него была зажата трость.

– Ты кого прокозлиной назвал? – Меня Дыбу? -Да ты знаешь кто я? Я тебя сейчас урою волка позорного. Считай ты для меня уже хосен лох, – то есть жертва.

Глеб отчётливо услышал скрежет зубов. Он поднял голову и увидал надвигающего на него здорового парня лет двадцати пяти со стиснутыми зубами и почти с бесцветными и невыразительными глазами. Сзади его стояли примерно такого же возраста воинственно настроенные ребята, у одного из них рябого парня в руке блеснула финка. Они были готовы к решительным действиям, но Глеб ничего, не говоря глазами, показал Дыбе на свободный стул.

Тот понял этот жест, после чего развязано опустился на обшарпанный стул и сразу выхватил из рук у Глеба рыбину. Это было его внеочередной ошибкой. Стоило только Дыбе заглянуть трезво в глаза Глебу, и он бы сразу понял, что с этим человеком закусываться нельзя, так – как можно ненароком голову потерять. Но Дыба был пьян, и показать кураж перед своими дружками, было делом его чести:

– Я Дыба понял змей одноногий, – зло сверкал он своими глазами.– Со мной никто не имеет права в городе так разговаривать. Я убить могу. Мне даже на зоне никто не перечил, а здесь на воле я терпеть тем более не буду, хоть ты возможно и фронтовик? Мне по хрену, кого мочить.