Владимир Козлов - Хвост фюрера

– Немцы мы с тобой, а то были фашисты, – пояснил отец сыну, – но налёты были на мосты и автозавод. Почти вся оборонка в Горьком находилась. Вот благодаря этим зениткам Горький и не разрушили.

– Надо же, а я и не знал, – удивился Карп.

– Наша мать там была в ополчении в сорок втором году, – землю копала для установки противовоздушной обороны, пока ты не родился.

– Что-то не слышал, я раньше от неё таких историй?

– А наша мама не редко бывает, похожа на Настю Черноскутову, вот поэтому ты и не слышал. Но дело не в этом. Мне покоя не дают Черноскутовы и их дядька, – задумчиво сказал Феликс, – проследить надо за ними. То, что они на острове занимаются тёмными делами, мне это давно ясно. Но мне на это наплевать. Главное узнать, где они умудряются отлавливать столько рыбы. Жалко, что Зосим с Иосифом в армии. Придётся мне заняться Черноскутовыми, и ты глаз не своди с них по возможности.

– Бать, но мы ведь с ними друзья! – запротестовал Карп, – как-то неудобно за ними слежку устраивать и с чего ты взял, что они занимаются тёмными делами?

– Непонятливый ты Карп, – озабоченно произнёс отец, – я же не говорю тебе ходить им след в след. Вдруг случайно, увидишь, куда они завернут на своей лодке или услышишь от них про рыбалку. Хотя мне кажется, что они огибают по Волге остров и кидают сети где-то в заводи у самого острова. Исчезают они больно быстро. А насчёт их тёмных дел я тебе одно скажу. Не просто так они зажили хорошо. Что-то они проворачивают незаконное, – это дураку ясно. Раньше бы они на карандаше были у ментов, а сейчас на них внимания никто не обращает. Нам тоже пора зажить, не хуже их. Главное не лениться! А получится, сядем им на хвост пушистый.

– А дядьку ты их не боишься? – спросил Карп, – сам же говоришь, что кишки может вспороть или горб переломать.

– Предполагаю, он уже с этой липовой ногой прежней силы не имеет, но дух воинственный у него с детства всё тот же остался. За это его и уважаю, но не думаю пока приближаться к нему. Себе дороже. Тут заковыка одна есть в отношении его. Считаю, – что Глеб человек с большими мозгами, а не просто головорез. Ведь на зоне он ходил фигурой под номером один. Такими цифрами воры не кидались. А присуждались достойным. Но я горячку не собираюсь пороть, надо вначале присмотреться к Глебу, чем он сейчас дышит? Надеюсь, на его благоразумие, и когда-нибудь он своё негативное мнение обо мне переменит. Я – то видал, как он сук резал и никому про это не сказал, – я тогда был единственным свидетелем. Замотали бы его по мокрой статье на всю катушку или лоб зелёнкой разрисовали, и не пиши мне Маня больше писем. А он не оценил моего молчания. Смотрит на меня, как на иуду, – уже грустно сказал Феликс. – Но думаю это ненадолго, – он мужик башковитый, разберётся, что к чему? Я в дружки к нему не лезу, а по-человечески руку не откажусь подать. А там глядишь, он и на рыбалку меня пригласит. Тогда я бы ему показал, где раков беру без всякого труда. А с пивком раки хороши, не хуже, чем с рыбкой! Глеб же, как я узнал пиво, ходит каждый день пить. Всё дело в нём, сам я в ноги падать никому не буду.

Вскоре Дильс приобрёл себе настоящий двухвесельный с плоской кормой ялик. По счастливой случайности он купил его по сходной цене у вдовы одного покойного шкипера. Следом за ним в их дворе появился и чёрный мотоцикл с коляской «Паннонио». Яву с коляской в то время без нужных знакомств купить было невозможно. У него были эти знакомые, но с бывшим жуликом Дильсом они вращаться опасались. Возможно, они были такие же, как и он, но репутация у них в отношении Дильса была не подмоченная.

За год свободной жизни Глеб полностью адаптировался к воле. Отрастил себе длинные волосы, как у попа и без всякого стеснения ходил по городу, опираясь на искусно вырезанную трость. Этой тростью он не только гордился, но и дорожил ей. Так – как вырезана она была в местах заключения известным народным умельцем Фёдором Облонским, по кличке Цезарь. Это был высокий красавец, чуть старше Глеба из города Касимов и всегда его золотые руки были востребованы у воров. Он имел несколько судимостей за изготовление липовых печатей и безукоризненную подделку документов. Цезаря уважали все авторитетные зеки за его волшебные руки, и хорошая молва о нём как о рукотворном кудеснике распростиралась по всем зонам и тюрьмам. Он имел большую любовь к дереву и к тому из чего можно выточить стоящую вещь. Из любой щепки или отвалившего каблука от кирзового сапога, он мог сотворить настоящее произведение искусства. Своим умением он поделился и с Глебом, но Глебу трудно давалось это можно сказать ювелирное ремесло. Так – как отец с детства его приучил к топору и рубанку, но всё равно, вырезать из дерева затейливую шкатулку Глеб научился, а вот из куска резины сотворить печать высшего качества ему было не под силу. Пальцы были непослушные, и зрение прилично подсело в местах заключения, но пока он обходился без очков. Трость Глеб носил не для форсу, – она помогала ему волочить за собой протез, хотя он мог обходиться и без неё. Опираясь на палку ему было легче тянуть свою «эрзац-ногу» изготовленную из липы. Этот протез был похож на гигантскую рюмку, с утончённой ножкой и при ходьбе он приятно поскрипывал. Соседи поговаривали, что этот протез он изготовил сам, находясь в заключении, где потерял и ногу. Но они ошибались, морёный, местами с потрескивающим лаком протез, – изготавливал тоже Цезарь, но не без участия самого Глеба. Он тоже свои руки приложил к его созданию. Глеб никогда протез не прятал от чужих глаз, а наоборот как бы всем напоказ в ложе протеза закладывал брючину и закреплял его ремнями. Некоторые взрослые ребята шутили:

«Дядя Глеб вам бы ещё на глаз чёрную повязку нацепить, то вылитым пиратом будете…»

Глеб понимал шутки и в ответ улыбаясь, отвечал:

– И хохлатого попугая посадить на плечо!

У Глеба были сильные руки, а также волевое с правильными чертами лицо. Шрам, проходивший от виска к скуле, нисколько не портил его лицо, а наоборот придавал ему своеобразный шарм, делая его внешность мужественной и даже привлекательной. Эту метку он получил во времена сучьих войн в лагерях. Обыватели побаивались Глеба и старались при встрече обходить его стороной. К счастью их тогда на их улице мало было. Надо сказать что, отбыв в заключение большой срок, – блатного оттенка в его речи и поведении не усматривалось. Остальные же соседи были к нему расположены вполне нормально, так – как помнили его с довоенных времён добрым и покладистым парнем. И конечно не забыли, когда с войны он пришёл увешанный орденами и медалями. При встрече все мужики считали своим долгом подойти к нему и всунуть свою руку в его огрубевшую широкую ладонь и не редко угощали пивом или водочкой. И он не отказывался от угощений хороших людей. С ними он мог забыться и поверить, что та двадцатилетняя каторжанская жизнь, которая у него проходила в тайге и бетонных стенах с крепкими решётками была плохим сном. А женщины помимо дежурного «Здравствуйте!», не гнушались ещё, и справиться о его здоровье или перекинуться несколькими фразами. Они его уважали, а некоторые вдовы откровенно вдыхали и в тайне мечтали положить, свою голову ему на грудь. Потому что помимо внешних данных у него был серебряный голос, который приводил их в трепет и профессиональные руки, в которых нуждался почти каждый двор, где не было мужчин. Он был хорошим плотником с детства, – этой нужной профессии его обучил отец, беря с собой постоянно на приработки.